ОЙГЕН ФОН БЁМ-БАВЕРК
К ЗАВЕРШЕНИЮ МАРКСОВОЙ СИСТЕМЫ

Предварительные замечания
I. Теория стоимости и теория прибавочной стоимости
II. Теория средней нормы прибыли и цен производства
III. Вопрос о противоречии
IV. Ошибка в системе Маркса; её присхождение и развитие
V. Апология Вернера Зомбарта

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Как писатель Карл Маркс был счастливым человеком, которому можно позавидовать. Никто не станет утверждать, что его произведения принадлежат к числу легко читаемых и легко понимаемых книг. Для большинства других книг значительно меньший балласт трудной диалектики и утомительных дедукций, оперирующих математическим снаряжением, явился бы непреодолимым препятствием на пути проникновения в широкую публику. Несмотря на это, Маркс стал апостолом для самых широких кругов, и как раз для таких кругов, призванием которых отнюдь не является чтение трудных книг. При этом его диалектическая аргументация отнюдь не обладала безусловно бесспорной силой и ясностью. Напротив, люди, принадлежащие к числу серьёзнейших и достойнейших мыслителей в нашей науке, как Карл Книс, уже с первого же момента выдвинули то, правда, не легко принимаемое, не подкреплённое солидными аргументами обвинение, что теория Маркса уже в самых своих основах отличается противоречиями всякого рода — как логическими, так и противоречиями с действительностью. Поэтому, казалось бы, труд Маркса не должен был найти никакого признания: он не мог найти его ни у широкой публики, так как она вообще ничего не поняла в его трудной диалектике, ни у специалистов, так как они слишком хорошо поняли как эту диалектику, так и её слабые места. Но в действительности получилось иначе…

Влиянию труда Маркса не послужило помехой и то обстоятельство, что при жизни автора он так и остался одним лишь сборником тезисов [001]. Как правило, люди с недоверием относятся к первым томам новых систем: общие принципы выглядят очень хорошо, но обладают ли они той силой, которую приписывает им автор и которая позволяет решить вопрос — обнаруживается только при построении всей системы, и то если она выстоит по отношению ко всем единичным фактам. И в истории науки далеко не редки случаи, когда за первым томом, выпущенным с большими надеждами, второй том так и не следовал, несмотря на полное здоровье его автора, так как новая идея при более пристальном рассмотрении её самим автором не смогла выдержать решающего испытания фактов. Но Маркс не страдал от такого недоверия. Масса его приверженцев уже заранее оказала ему на основании первого тома безмерное доверие по отношению к содержанию ещё не написанных томов.

Эта вера должна была выдержать особенно суровое испытание. В своём первом томе Маркс учил, что всякая стоимость товаров основывается на овеществлённом в них труде и что в силу «закона стоимости» они должны тем самым обмениваться в отношении овеществлённого в них труда, и что, далее, достающаяся капиталистам прибыль, или прибавочная стоимость, является плодом эксплуатации рабочих и что величины прибавочной стоимости стоят в отношении не к величине всего затраченного капиталистом капитала, но только в отношении к величине «переменного», т.е. той части, которая идёт на выплату заработной платы, в то время как «постоянный» капитал, затраченный на покупку средств производства, не может «принести прибавочную стоимость». Но фактически в жизни прибыль на капитал находится в отношении ко всему инвестированному капиталу, с чем и связано в значительной степени то обстоятельство, что товары в действительности обмениваются не в отношении овеществлённого в них количества труда. Здесь, таким образом, налицо противоречие между системой и фактами, удовлетворительное объяснение которого едва ли возможно. Сам Маркс не смог уйти от этого противоречия. Он говорит об этом: «Этот закон (а именно что прибавочная стоимость находится в отношении только к переменной части капитала) явным образом противоречит всему опыту, основанному на внешней видимости явлений» [002]. И вместе с тем он продолжает объявлять это противоречие только кажущимся, разрешение которого потребует многих промежуточных звеньев, и отсылает к следующим томам своего труда [003]. Компетентная критика, конечно, полагала, что это своё обещание Маркс никогда не сможет выполнить, так как противоречие непримиримо, но на массу его приверженцев эти выводы не произвели никакого впечатления: голое обещание Маркса для них значило больше, чем все логические доводы.

Нетерпеливое ожидание возросло, когда изданный уже после смерти учителя второй том его труда не принёс ни обещанного решения, которое по плану всего труда было отложено до третьего тома, ни хотя бы малейшего указания на то, в каком направлении Маркс намеревался искать это решение. Напротив, предисловие издателя, Фридриха Энгельса, содержало новое вполне определённое указание, что это решение находится в оставленной Марксом рукописи, а также публичное приглашение, направленное по адресу приверженцев литературного соперника, — Родбертуса, — в этот промежуток времени, до появления третьего тома, найти собственными силами решение загадки, «каким образом не только без нарушения закона стоимости, но, наоборот, именно на основе последнего может и должна образоваться равная норма прибыли».

Я считаю самым высшим проявлением уважения, которое только могло быть оказано мыслителю Марксу, что на данное приглашение отозвались многие, и притом из гораздо более широких кругов, чем тот круг, к которому оно было прежде всего направлено. Не только сторонники Родбертуcа, но также и люди из собственного марксистского лагеря и даже экономисты, не следовавшие ни за одним из этих двух вождей социалистической теории и которые, по всей вероятности, были бы названы Марксом «вульгарными экономистами», состязались в том, чтобы проникнуть в загадочный, покрытый тайной ход мыслей Маркса. В промежуток времени с 1885 г. — года выхода в свет второго тома — и до 1894 г. — года выхода в свет третьего тома «Капитала» Маркса развивалась целая литература, как будто бы написанная на соискание премии за разрешение загадки о «средней норме прибыли» и её отношении к «закону о стоимости» [004]. Разумеется, никто этой премии так и не получил, как это констатирует Фридрих Энгельс в своём предисловии к третьему тому.

Вместе со столь замедлившимся выходом в свет этого заключительного тома системы Маркса дело, наконец, перешло в стадию окончательного решения. Обещание на одной стороне и доводы на другой стороне были несоизмеримы. К ним добавились и результаты чужих попыток решения — и хотя они могли быть и не приняты сторонниками теории Маркса, они могли теперь апеллировать от неудавшегося подражания к обещанному образцу. Теперь, наконец, он появился на свет, и теперь у нас есть надёжное, точно и ясно ограниченное поле борьбы для решения тридцатилетнего спора, внутри которого должны надлежащим образом держаться обе стороны. Теперь мы могли бы решить вопрос, вместо того чтобы постоянно ссылаться на будущее разъяснение или обращаться к постоянно меняющимся, не аутентичным толкованиям. Решил ли сам Маркс свою загадку? Соответствует ли его система фактам, или нет?

Основанием марксовой системы являются его понятие стоимости и его закон стоимости. Без них, как Маркс часто повторяет, было бы невозможно всякое научное познание хозяйственных явлений. Способ, каким Маркс выводит понятие стоимости и закон стоимости, излагался и обсуждался несметное число раз. В интересах связности изложения мы должны, тем не менее, представить самые существенные черты хода его мыслей.

Область, которую Маркс исследует, чтоб «напасть на след стоимости» [005], с самого же начала он ограничивает товарами, под которыми в его смысле мы должны понимать не все хозяйственные блага, но только продукты труда, произведённые для рынка [006]. Он начинает «с анализа товара» [007].

Товар, с одной стороны, как полезная вещь, которая по своим свойствам способна удовлетворить какую-либо человеческую потребность, является потребительной стоимостью, то есть чем-то, что человек может употребить себе во благо, с другой стороны — она образует вещественного носителя меновой стоимости. Последняя теперь и подвергается анализу. «Меновая стоимость прежде всего представляется в виде количественного отношения, в виде пропорции, в которой потребительные стоимости одного рода обмениваются на потребительные стоимости другого рода, — в виде соотношения, постоянно изменяющегося в зависимости от времени и места». Она кажется, таким образом, чем-то случайным. Однако в этих изменениях должно быть дано нечто постоянное, на след чего Маркс и пытается напасть. Он делает это своим известным диалектическим способом. «Возьмём далее два товара, например, пшеницу и железо. Каково бы ни было их меновое соотношение, его всегда можно выразить уравнением, в котором данное количество пшеницы приравнивается известному количеству железа, например: 1 квартер пшеницы = N центнерам железа. Что говорит это уравнение? Что в двух различных вещах — в 1 квартере пшеницы и в N центнерах железа — существует нечто общее равной величины. Следовательно, обе эти вещи равны чему-то третьему, которое само по себе не является ни первой, ни второй из них. Таким образом, каждая из них, поскольку она есть меновая стоимость, может быть сведена к этому третьему».

«Этим общим, — продолжает Маркс, — не могут быть геометрические, физические, химические или какие-либо иные природные свойства товаров. Их телесные свойства подлежат рассмотрению вообще лишь постольку, поскольку они делают товары полезными, т.е. потребительными стоимостями. С другой стороны, очевидно, что меновое соотношение товаров характеризуется именно отвлечением от их потребительных стоимостей. В пределах последнего каждая данная потребительная стоимость играет совершенно ту же роль, как и всякая другая, если только она имеется в надлежащей пропорции. Или, как говорит старик Барбон: «Один сорт товаров так же хорош, как и всякий другой, если одинаковы их меновые стоимости. Между вещами, имеющими одинаковую меновую стоимость, не существует никакой разницы». Как потребительные стоимости, товары прежде всего имеют различное качество, как меновые стоимости — они могут быть лишь различны по количеству, следовательно, не заключают в себе ни одного атома потребительной стоимости».

«Если отвлечься от потребительной стоимости товарных тел, то у них остаётся лишь одно свойство, а именно то, что они — продукты труда. Однако вместе с тем и сам продукт труда превращается у нас в нечто иное. Раз мы отвлеклись от его потребительной стоимости, мы отвлеклись также и от тех его составных частей и форм, которые делают его потребительной стоимостью. Теперь это уже не стол, или дом, или пряжа, или какая-либо другая полезная вещь. Все чувственно воспринимаемые свойства погасли в нём. Равным образом, теперь это уже не продукт работы столяра, или плотника, или прядильщика, или вообще какого-либо иного определённого производительного труда. Вместе с полезным характером продукта труда исчезает и полезный характер представленных в нём работ, исчезают, следовательно, различные конкретные, определённые формы этих работ; последние не различаются более между собой, а сводятся к равному человеческому труду».

«Рассмотрим теперь то, что осталось после этого в продуктах труда. От них ничего не осталось, кроме одинаковой для всех призрачной предметности, простого сгустка лишённого различий человеческого труда, т.е. затраты человеческой рабочей силы безотносительно к форме этой затраты. Все эти вещи выражают теперь лишь то, что в их производстве затрачена человеческая рабочая сила, накоплен человеческий труд. Как кристаллы этой общей им всем общественной субстанции они и дают стоимость» [008].

Таким образом, понятие стоимости найдено и определено. Оно, следуя диалектической манере, не тождественно с меновой стоимостью, и не находится с ней, как я уже сейчас мог бы это установить, во внутреннем, неразрывном соотношении, оно представляет собой своего рода отвлечённый дистиллят из меновой стоимости.

Оно есть, говоря собственными словами Mapкca, «то общее, что выражается в меновом соотношении или меновой стоимости товаров», точно так же, как и наоборот «меновая стоимость есть форма проявления стоимости» [009].

После установления понятия стоимости Маркс переходит к изложению её меры и величины. Так как субстанцией стоимости является труд, то, следовательно, величина стоимости всех благ должна измеряться как количество содержащегося в них труда или соответственно рабочего времени. Но не того индивидуального рабочего времени, которое было случайно затрачено как раз тем производителем, который произвёл это благо, а некоего «общественно-необходимого рабочего времени», которое Маркс определяет как «рабочее время, которое требуется для изготовления какой-либо потребительной стоимости при существующих условиях производства и при среднем в данном обществе уровне умелости и интенсивности труда» [010].

По Марксу, только количество общественно-необходимого труда или требуемое для производства какой-нибудь потребительной стоимости общественно-необходимое рабочее время и определяет величину её стоимости. «Каждый отдельный товар в данном случае имеет значение лишь как средний экземпляр своего рода. Следовательно, товары, в которых содержатся равные количества труда, или которые могут быть изготовлены в течение одного и того же рабочего времени, имеют одинаковую величину стоимости. Стоимость одного товара относится к стоимости каждого другого товара как рабочее время, необходимое для производства первого, к рабочему времени, необходимому для производства второго. Как стоимости все товары — лишь определённые количества застывшего рабочего времени».

Из всего этого и выводится содержание великого «закона стоимости», который «внутренне присущ обмену товаров» [011] и который управляет меновыми соотношениями. Закон стоимости означает — и, исходя из вышеизложенного, он ничего другого и означать не может, — что товары обмениваются между собой в отношении заключающегося в них общественно-необходимого среднего труда [012]; другие формулировки этого же закона: товары «обмениваются по своим стоимостям» [013]; или «эквивалент обменивается на эквивалент» [014]. Правда, в отдельных случаях, в зависимости от мгновенных колебаний спроса и предложения, появляются цены, которые отклоняются вверх или вниз от стоимости, — однако «эти постоянные колебания рыночных цен компенсируются, взаимно уничтожаются и сами собой сводятся к средней цене как к своей внутренней норме» [015]. В течение долгого периода в «случайных и постоянно колеблющихся меновых соотношениях» всё же «общественно-необходимое рабочее время насильственно проявляется как регулирующий закон природы» [016]. Маркс говорит об этом законе как о «вечном законе товарного обмена» [017], как о «рациональном», как о «естественном законе равновесия» [018]. Те редкие случаи, когда товары обмениваются по ценам, отклоняющимся от их стоимостей, следует рассматривать как «случайные» [019] по отношению к общему правилу, а само отклонение — как нарушение «закона обмена товаров» [020].

На основе этой теории стоимости Маркс воздвигает затем вторую часть своей системы, своё знаменитое учение о «прибавочной стоимости». Он исследует источник дохода (Gewinn), который капиталисты извлекают из своих капиталов. Капиталисты затрачивают известную сумму денег, превращают её в товары, а затем путём продажи превращают товары в большее количество денег. Откуда же получается это приращение, этот излишек полученной суммы денег над первоначально затраченной, или, как Маркс его называет, эта «прибавочная стоимость»? [021]

Прежде всего Маркс, сo свойственным ему способом диалектического исключения, ограничивает условия проблемы. Он сначала выводит, что прибавочная стоимость не может возникнуть ни из того, что капиталист в качестве покупателя постоянно приобретает товары ниже их стоимости, ни из того, что в качестве продавца он продаёт товары постоянно выше их стоимости. В результате проблема предстаёт в таком виде: «наш владелец денег должен купить товары по их стоимости, продать их по их стоимости и всё-таки извлечь в конце концов из этого процесса больше стоимости, чем он вложил в него. Таковы условия проблемы. «Hic Rhodus, hic salta!» [022, 023].

Решение проблемы Маркс находит в том, что имеется товар, потребительная стоимость которого обладает своеобразным свойством — быть источником меновой стоимости. Этим товаром является способность к труду, или рабочая сила. Этот товар может появиться на рынке при наличии двух условий, а именно, если рабочий лично свободен, — в противном случае продавалась бы не его рабочая сила, но вся его личность, в качестве раба, — и если рабочий лишён «всех предметов, необходимых для практического применения рабочей силы», ибо в противном случае он предпочёл бы производить за собственный счёт и вместо своей рабочей силы продавал бы свой продукт. Благодаря торговой сделке с ним капиталист приобретает прибавочную стоимость. Это происходит следующим образом.

Стоимость товара под названием «рабочая сила», как всякого другого товара, определяется рабочим временем, необходимым для его воспроизводства, т.е. в данном случае тем рабочим временем, которое необходимо для производства такого количества средств существования, какое потребно для поддержания рабочего. Если, например, для производства необходимых средств существования на один день потребуется 6 часов общественного рабочего времени и если мы при этом допустим, что это же рабочее время овеществлено в 3-х шиллингах золотом, то рабочая сила на один день может быть куплена за 3 шиллинга. После того как капиталист совершает эту покупку, потребительная стоимость рабочей силы принадлежит ему и он реализует её, заставляя рабочего работать на себя. Прибавочная стоимость не образовалась бы, если бы он заставлял рабочего работать ежедневно столько часов, сколько овеществлено в рабочей силе и которые он должен был оплатить при её покупке: 6 рабочих часов не могут, согласно предположению, прибавить к продукту, в котором они овеществляются, стоимость более, чем в 3 шиллинга, но столько же капиталист уплатил в виде заработной платы. Однако так капиталисты не поступают. Хотя они и купили рабочую силу по цене, которая соответствует только 6 часам рабочего времени, они заставляют рабочего работать на себя целый день. Таким образом, в продукте, который производится в течение этого дня, овеществляется больше рабочих часов, чем капиталист должен был оплатить, и он имеет поэтому стоимость бoлее, чем уплаченная заработная плата. Эта разница и есть «прибавочная стоимость», которая достается капиталисту.

Приведём пример. Предположим, что рабочий может в течение 6 часов переработать в пряжу 10 фунтов хлопчатой бумаги. Предположим, что для производства самого хлопка потребовалось 20 рабочих часов и что он обладает соответственно стоимостью в 10 шиллингов. Предположим далее, что прядильщик в течение шестичасового прядения изнашивает столько орудий, сколько соответствует 4 часам труда, и поэтому представляет стоимость в 2 шиллинга. Таким образом, совокупная стоимость средств производства, потреблённых в прядении, будет равна 12 шиллингам, соответствующим 24 рабочим часам. В процессе прядения хлопчатая бумага «всасывает» ещё 6 рабочих часов. Готовая пряжа есть, поэтому, в целом, продукт 30-ти рабочих часов, и соответственно, будет иметь стоимость в 15 шиллингов. При предположении, что капиталист заставляет нанятого рабочего работать только 6 часов ежедневно — производство пряжи стоило капиталисту полных 15 шиллингов: 10 шиллингов стоила хлопчатая бумага, 2 шиллинга — изнашивание орудий, 3 шиллинга — заработная плата, прибавочная стоимость не появляется. Совсем иное происходит, если капиталист заставляет рабочего работать ежедневно 12 часов. В течение 12 часов рабочий перерабатывает 20 фунтов хлопчатой бумаги, в которых уже прежде овеществлено 20 рабочих часов и которые поэтому имеют стоимость в 20 шиллингов; далее, он потребляет в орудиях продукт 8 рабочих часов и стоимостью в 4 шиллинга, однако в течение дня он прибавляет к сырому материалу 12 рабочих часов, т.е. новую стоимость в 6 шиллингов. Теперь баланс представляется следующим образом. Пряжа, произведённая в течение дня, стоила всего 60 рабочих часов и имеет поэтому стоимость в 30 шиллингов; издержки же капиталиста составили 20 шиллингов на хлопчатую бумагу, 4 шиллинга на изнашивание орудий, 3 шиллинга на заработную плату, что составляет всего только 27 шиллингов. Теперь остаётся «прибавочная стоимость» величиною в 3 шиллинга. Прибавочная стоимость является, по Марксу, следствием того, что капиталист заставляет рабочего часть дня работать на себя. В рабочем дне рабочего можно различить две части. В первую часть рабочего дня, в «необходимое рабочее время», рабочий производит свои собственные средства существования или их стоимость. В течение второй части рабочего дня, в «прибавочное рабочее время» он «эксплуатируется», он производит «прибавочную стоимость», не получая за это никакого эквивалента [024]. «Всякая прибавочная стоимость по своей субстанции есть материализация неоплаченного рабочего времени» [025].

Очень важны и для марксовой системы характерны тут же следующие определения величины прибавочной стоимости. Величину прибавочной стоимости можно выразить через различные другие величины. Вытекающие отсюда соотношения и относительные величины должны быть строго различаемы между собой; прежде всего в капитале, служащем капиталисту для присвоения прибавочной стоимости, следует различать две составные части, которые играют совершенно различную роль по отношению к образованию прибавочной стоимости. На самом деле, новая прибавочная стоимость создаётся, собственно, только живым трудом, выполняемым рабочими для капиталиста, в то время как стоимость использованных средств производства только сохраняется, проявляясь в изменённом виде в стоимости продукта, однако она никакой прибавочной стоимости создать не может. «Итак, та часть капитала, которая превращается в средства производства, т.е. в сырой материал, вспомогательные материалы и средства труда, в процессе производства не изменяет величины своей стоимости» — вследствие чего Маркс называет её «постоянным капиталом». «Напротив, та часть капитала, которая превращена в рабочую силу, в процессе производства изменяет свою стоимость. Она воспроизводит свой собственный эквивалент и сверх того излишек», как раз эту прибавочную стоимость. Поэтому Маркс называет её «переменной частью капитала» или «переменным капиталом» [026]. То отношение, в котором прибавочная стоимость находится к авансированному переменному капиталу и в котором выражается это «увеличение стоимости», Маркс называет «нормой прибавочной стоимости». Она тождественна с тем отношением, в котором прибавочное рабочее время относится к необходимому, или неоплаченный труд к оплаченному, и является поэтому, по Марксу, «точным выражением степени эксплуатации труда» [027]. Если например, необходимое рабочее время, в которое рабочий воспроизводит стоимость своей ежедневной заработной платы в 3 шиллинга, равна 6 часам, ежедневное же рабочее время — 12 часам, причём рабочий в течение вторых 6 часов — прибавочного рабочего времени — точно так же производит стоимость в 3 шиллинга в качестве прибавочной стоимости, то прибавочная стоимость количественно совпадает с переменным капиталом, авансированным на заработную плату, норма же прибавочной стоимости равна 100%.

Совершенно отлична от неё норма прибыли. Капиталист сравнивает присваиваемую прибавочную стоимость не только с переменным капиталом, а с общей величиной используемого капитала. Если, например, постоянный капитал составляет 410 фунтов стерлингов, переменный 90 ф.ст., а прибавочная стоимость также 90 ф.ст., то хотя норма прибавочной стоимости, как и раньше, равна 100%, норма же прибыли составляет только 18%, то есть 90 ф.ст. прибыли на весь вложенный капитал в 500 ф.ст.

Очевидно, что одна и та же норма прибавочной стоимости может и должна выражаться в совершенно различных нормах прибыли в зависимости от состава данного капитала: норма прибыли будет тем выше, чем больше переменная и чем меньше постоянная часть капитала. Последняя, т.е. постоянная часть капитала, не способствует возникновению прибавочной стоимости, однако она увеличивает тот базис, по которому прибавочная стоимость, определяющаяся исключительно переменной частью капитала, вычисляется как прибыль. Если, например, — что практически едва ли возможно, — постоянный капитал равен нулю, а переменный капитал 50 ф.ст. и норма прибавочной стоимости, согласно прежнему предположению, составляет 100%, то произведённая прибавочная стоимость равна также 50 ф.ст., а так как она должна быть отнесена ко всему капиталу, равному только 50 ф.ст., то в этом случае норма прибыли также равнялась бы 100%. Если же, напротив, совокупный капитал состоит из постоянного и переменного в отношении 4:1, иначе говоря, к переменному капиталу в 50 ф.ст. присоединяется постоянный капитал в 200 ф.ст., то прибавочную стоимость в 50 ф.ст., образовавшуюся при норме прибавочной стоимости в 100%, нужно отнести ко всему капиталу в 250 ф. ст, что и составит норму прибыли только в 20%. Если бы, наконец, отношение составных частей было 9:1, т.е. 450 ф.ст. постоянного на 50 ф.ст. переменного капитала, то прибавочная стоимость в 50 ф.ст. падала бы на совокупный капитал в 500 ф.ст., и норма прибыли равнялась бы только 10%.

Изложенное приводит к исключительно важному выводу и в своём дальнейшем продолжении — к совершенно новому этапу марксовой системы и к нововведениям третьего тома.

Указанный вывод заключается в следующем. «Органический состав» [028] капиталов в силу технических причин различен в различных «сферах производства». В разных отраслях промышленности, требующих весьма различных технических манипуляций, перерабатывается в течение рабочего дня неодинаковое количество сырья; или, если даже при сходных манипуляциях количество сырого материала приблизительно и одинаково, стоимость его может быть различной. Так, например, она различна у меди и железа как сырых материалов в металлургической промышленности, или, наконец, могут быть различны как количество, так и стоимость приспособлений, орудий, машин, приходящихся на отдельного рабочего. Все эти моменты различий, если только они в редких, исключительных случаях случайно не компенсируются, обусловливают для различных отраслей производства различное отношение между вложенным в средства производства постоянным капиталом и затраченным на покупку труда переменным капиталом. Каждая отрасль производства народного хозяйства обладает, следовательно, своим собственным, отклоняющимся от других отраслей, свойственным ей «органическим составом капитала». По смыслу всего изложенного выше при одинаковой норме прибавочной стоимости каждая отрасль производства должна поэтому показать нам иную отличную норму прибыли, если товары действительно обмениваются «по своим стоимостям» или в отношении овеществлённого в них труда, как это Маркс постоянно предполагал до сих пор.

Вместе с тем Маркс оказывается перед тем знаменитым великим подводным рифом своей теории, преодоление которого стало важнейшим спорным пунктом в марксистской литературе последних лет. Его теория требует, чтобы капиталы равной величины, но неодинакового органического состава доставляли различную прибыль. Действительный мир яснее ясного показывает нам, что в нём господствует закон, согласно которому капиталы одинаковой величины, независимо от каких-либо различий их органического состава, дают равную прибыль. Предоставим Марксу формулировать это противоречие своими собственными словами: «Мы показали, таким образом, следующее: в различных отраслях промышленности господствуют различные нормы прибыли, соответствующие различию в органическом составе капитала и внутри данных границ также и различиям периодов оборота; поэтому даже при равной норме прибавочной стоимости только по отношению к капиталам одинакового органического состава, — предполагая равенство периодов оборота, справедлив тот закон, что прибыли относятся между собой как величины капиталов, и, следовательно, равные капиталы в равные промежутки времени дают равные прибыли. Развитые нами соображения покоятся на базисе, который до сих пор был базисом всего нашего исследования, — что товары продаются по их стоимостям. С другой стороны, не подлежит никакому сомнению, что в действительности, отвлекаясь от несущественных, случайных и взаимно уничтожающихся различий, в разных отраслях промышленности не существует различия между средними нормами прибыли, да и не может существовать без разрушения всей системы капиталистического производства. Итак, по-видимому, теория стоимости несогласуема с действительным процессом, несогласуема с фактическими явлениями производства, и потому в данном случае приходится вообще отказаться от надежды понять эти явления» [029].

Как же пытается сам Маркс разрешить это противоречие?

Это осуществляется, коротко говоря, за счёт того предположения, из которого Маркс до сих пор всегда исходил, а именно, что товары продаются по своим стоимостям. Теперь Маркс попросту отбрасывает это предположение. Что означает этот отказ для системы Маркса, об этом мы далее составим своё критическое суждение. Пока же я намерен коротко изложить ход мыслей Маркса, и притом на примере таблицы, положенной также и Марксом в основу своего изложения (табл. 1).

В этом примере сравниваются пять различных отраслей производства с различным органическим составом вложенных в них капиталов, причём остаётся пока в силе прежнее предположение, что товары обмениваются по своим стоимостям. В целях пояснения приведённой выше таблицы, в которой представлены результаты этого предположения, нужно ещё заметить, что «с» означает постоянный, «v» — переменный капитал и что, в соответствии с фактическими отличиями действительной жизни, в примере (по Марксу) предполагается, что затраченные постоянные капиталы «изнашиваются» не одинаково быстро, что, таким образом, ежегодно изнашивается только часть постоянного капитала, и она не одинакова в различных отраслях производства. В стоимость продукта, естественно, входит только изношенная часть постоянного капитала, «потреблённое с», в то время как для исчисления нормы прибыли принимается во внимание всё «авансированное с».

Как вытекает из таблицы, различным отраслям производства, при одинаковой эксплуатации труда соответствуют, в зависимости от различного органического состава капитала, различные нормы прибыли. Но эти факты и числа можно рассматривать ещё и с другой точки зрения. «Общая сумма капиталов, вложенных в пяти сферах = 500; общая сумма произведённой ими прибавочной стоимости = 110, общая стоимость произведённых ими товаров = 610. Рассмотрим 500 как один-единственный капитал, по отношению к которому I..V являются только отдельными частями (как, например, это происходит на хлопчатобумажной фабрике, в различных подразделениях которой — подготовительной мастерской, прядильне, ткацкой мастерской — существует различное отношение между постоянным и переменным капиталом, и среднее отношение для всей фабрики получается только путём вычисления). B этом случае средний состав капитала в 500 был бы 390с + 110v, или в процентах 78c + 22v. Каждый из капиталов в 100, рассматриваемый лишь как 1/3 всего капитала, имел бы своим составом этот средний состав 78c + 22v; равным образом, на каждые 100 приходилось бы 22 в качестве средней прибавочной стоимости; поэтому средняя норма прибыли была бы 22%» [030]. По каким же ценам должны быть проданы теперь товары, чтобы каждый из пяти частичных капиталов действительно получил одинаковую среднюю норму прибыли? Это показывает следующая таблица (табл. 2). В неё как промежуточный член введена рубрика «издержек производства», под которыми Маркс понимает ту часть стоимости товара, которая возмещает капиталисту как цену потреблённых средств производства, так и цену применённой рабочей силы, но которая не содержит никакой прибавочной стоимости или прибыли, и следовательно, равняется сумме «v + потреблённое с».

«В общей сумме, — разъясняет Маркс результаты этой таблицы, — товары продаются на 2+7+17=26 выше и на 8+18=26 ниже стоимости, так что отклонения цен взаимно уничтожаются благодаря равномерному разделению прибавочной стоимости, т.е. благодаря присоединению средней прибыли в 22 на каждую сотню авансированного капитала к соответственным издержкам производства товаров; в том же самом отношении, в каком одна часть товаров продается выше, другая часть продается ниже её стоимости. И только продажа их за такие цены делает возможным то явление, что норма прибыли во всех подразделениях I..V одинакова и равна 22%, несмотря на различный органический состав капиталов I..V» [031].

Всё это, как Маркс говорит дальше, есть не только гипотетическое допущение, но и настоящая действительность. Движущей силой является конкуренция. Правда, вследствие различного органического состава капиталов, вложенных в различные отрасли производства, «нормы прибыли, господствующие в различных отраслях производства, первоначально очень различны», — однако «при помощи конкуренции различные нормы прибыли уравниваются в общую норму прибыли, представляющую среднее из этих различных норм прибыли. Прибыль, падающая согласно этой общей норме на капитал данной величины, каков бы ни был его органический состав, называется средней прибылью. Цена товара, равная его издержкам производства плюс причитающаяся на его долю, в зависимости от условий его оборота, часть годовой средней прибыли на весь капитал, применяемый для производства товара (не только действительно потреблённый на его производство), есть его цена производства» [032]. Последняя фактически тождественна с natural price (естественной ценой) Адама Смита, с price of production (ценой производства) Рикардо, с price necessaire (необходимой ценой) физиократов [033]. И фактическое меновое соотношение отдельных товаров определяется уже не стоимостью, но их ценой производства, или, как Марксу нравится это формулировать, «стоимости превращаются в цены производства» [034]. Лишь в виде исключения и случайно стоимость и цена производства совпадают у тех товаров, которые производятся при помощи капитала, органический состав которого случайно равняется среднему составу совокупного общественного капитала. Во всех прочих случаях стоимость и цена производства расходятся. Это означает следующее. По Марксу, «капиталы, которые содержат больший процент постоянного, следовательно, меньший процент переменного капитала, чем средний общественный капитал, — мы называем капиталами высшего состава. Наоборот, капиталы, в которых постоянный капитал занимает относительно меньшее, а переменный относительно большее место, чем в среднем общественном капитале, мы называем капиталами низшего состава». Таким образом, у всех товаров, которые производятся с помощью капитала «высшего» состава, по сравнению со средним — цена производства будет выше стоимости, в противоположном случае она будет ниже стоимости. Иначе, товары первого вида необходимо и постоянно будут продаваться выше их стоимости, товары же второго вида ниже их стоимости [035].

Отношение отдельных капиталистов к прибавочной стоимости, произведённой и присвоенной в рамках всего общества, в результате иллюстрируется следующим образом: «хотя капиталисты различных отраслей производства при продаже своих товаров получают назад капитальные стоимости, затраченные на производство этих товаров, они реализуют не ту прибавочную стоимость, а следовательно, и не ту прибыль, которые произведены в их собственной отрасли при производстве этих товаров; они получают лишь столько прибавочной стоимости, а следовательно, и прибыли, сколько на каждую соответственную часть всего капитала общества приходится из всей прибавочной стоимости или всей прибыли, произведённой в течение данного промежутка времени всем этим общественным капиталом во всех сферах производства, вместе взятых. Каждый авансированный капитал, каков бы ни был его состав, приносит в течение года или иного промежутка времени столько прибыли на 100, сколько её за этот же промежуток времени приходится на каждую сотню всего капитала. Поскольку дело касается прибыли, различные капиталисты относятся здесь друг к другу как простые акционеры одного акционерного предприятия, в котором прибыль, приходящаяся на долю отдельных членов, распределяется равномерно на каждую сотню капитала; поэтому для различных капиталистов прибыли изменяются лишь в зависимости от величины капитала, вложенного каждым в общее предприятие, в зависимости от относительных размеров участия каждого в этом общем предприятии, в зависимости от числа принадлежащих каждому акций» [036]. Совокупная прибыль и совокупная прибавочная стоимость являются тождественными величинами [037]. Средняя прибыль не может быть чем-либо иным, «как только всей массой прибавочной стоимости, распределённой в каждой сфере производства на массы вложенных в неё капиталов пропорционально их величине» [038].

Из изложенного вытекает то важное следствие, что прибыль, которую извлекает отдельный капиталист, отнюдь не происходит исключительно от занятого у него самого труда [039], но часто в своей большей части, а иногда и целиком, как, например, у торгового капитала [040], проистекает от тех рабочих, с которыми соответствующий капиталист не находится ни в каких отношениях. Далее Маркс пытается поставить и дать ответ ещё на один вопрос, который он рассматривает как «действительно трудный вопрос», а именно вопрос о том, как «происходит это уравнение прибылей в общую норму прибыли, раз оно, очевидно, есть результат и не может быть исходным пунктом» [041]. Сначала он развивает ту мысль, что в том состоянии общества, в котором ещё не господствует капиталистический способ производства, и где рабочие сами владеют необходимыми средствами производства, товары фактически обменивались бы по их действительной стоимости и тем самым не происходило бы уравнения норм прибыли. Поскольку рабочие при этом получали бы за одинаковое рабочее время равную прибавочную стоимость, т.е. одинаковую стоимость, превышающую их необходимые потребности, то фактическое существование различий норм прибыли было бы «безразличным обстоятельством, совершенно так же, как и в настоящее время для наёмного рабочего безразлично, в какой норме прибыли выражается выжатое из него количество прибавочной стоимости» [042]. Так как такие отношения, когда средства производства принадлежат работнику, исторически являются раньше и встречаются как в древние, так и в новейшие времена, например, у владеющего землёй крестьянина, самолично работающего на ней, а также у ремесленника, то Маркс считает возможным утверждать, что «вполне соответствует обстоятельствам рассматривать стоимость товаров не только как что-то теоретическое, но и как что-то исторически предшествовавшее, prius [043], по отношению к ценам производства» [044].

В обществе же, организованном капиталистически, имеет место преобразование стоимостей в цены производства и связанное с этим уравнение норм прибыли. После предварительных рассуждений об образовании рыночной стоимости и рыночной цены, особенно в случае производства различных долей поступающего на рынок товара при различных по выгодности условий производства, Маркс очень ясно и сжато высказывается о движущих силах этого процесса уравнения и о способе их действия: «Если товары продаются по их стоимостям, то возникают очень различные нормы прибыли. Капитал извлекается из отрасли с более низкой нормой прибыли и устремляется в другие, которые приносят более высокую прибыль. Посредством такой постоянной эмиграции и иммиграции — словом, посредством своего распределения между различными сферами производства, смотря по тому, где норма прибыли падает и где повышается, — капитал осуществляет такое отношение между спросом и предложением, что в различных сферах производства создаётся одна и та же средняя прибыль и благодаря этому стоимости превращаются в цены производства» [045, 046].

Автор этих строк много лет тому назад, прежде чем развилась вышеупомянутая литература о совместимости равной средней прибыли с марксовым законом стоимости, изложил свои взгляды по этому вопросу в следующих словах: «Или продукты действительно, если рассматривать длинный период, обмениваются соответственно количеству овеществлённого в них труда… и тогда выравнивание прибыли на капитал невозможно; или же имеет место выравнивание прибыли на капитал, но тогда невозможно то, что продукты продолжают обмениваться по количеству овеществлённого в них труда» [047].

В марксистском лагере несовместимость обоих этих предположений была впервые признана Конрадом Шмидтом [048] несколько лет тому назад. Теперь мы имеем аутентичное подтверждение от самого учителя. Он совершенно определённо утверждает, что равная норма прибыли возможна только при продаже товаров по таким ценам, при которых одна часть товаров обменивается выше стоимости, а другая часть ниже своей стоимости, отклоняясь от отношения воплощённого в них труда. Также не может быть никакого сомнения, какой из этих двух несовместимых тезисов он считает соответствующим действительности. С ясностью и прямотой, достойными благодарности, он считает соответствующим действительности уравнение прибылей на капитал. И он не перестаёт, с той же ясностью и прямотой, признавать, что отдельные товары фактически обмениваются не в отношении заключённого в них труда, но в таком от этого отклоняющемся отношении, которое вытекает из уравнения прибылей на капитал.

Как же связано это учение третьего тома со знаменитым законом о стоимости из первого тома? Содержит ли оно ожидавшееся с таким нетерпением разрешение «кажущегося противоречия»? Разъясняет ли оно, как «не только без нарушения закона стоимости, но скорее на основе этого закона может и должна образовываться равная средняя норма прибыли»? И не содержит ли оно, правильнее сказать, как раз противоположное, а именно — подтверждение существования действительно неразрешимого противоречия, и доказательство, что равная средняя норма прибыли появляется как раз в том случае, когда мнимый закон стоимости не действует?

Я думаю, что не может долго сомневаться тот, кто беспристрастно и трезво относится к этому вопросу. В первом томе с чрезвычайно большой энергией утверждалось, что всякая стоимость основана на труде и только на труде, что стоимости товаров относятся друг к другу как рабочее время, необходимое для их производства. Эти положения были выведены непосредственно и исключительно из меновых соотношений товаров: нас учили, что нужно исходить «из меновой стоимости, или менового соотношения товаров, чтобы напасть на след скрывающейся в них стоимости» [049]; стоимость объяснялась нам как то общее, «что выражается в меновом соотношении товаров» [050]. В виде необходимого и категорического вывода, не допускающего никакого исключения, нам говорили, что приравнивание двух товаров в обмене означает, что в них существует что-то «общее одной и той же величины», к чему каждый из обоих товаров «должен быть сведён» [051]. Поэтому, отвлекаясь от временных, случайных отклонений, которые «являются нарушением закона товарного обмена» [052], товары, в которых овеществлено одинаковое количество труда, должны постоянно и принципиально обмениваться друг на друга. А теперь, в третьем томе, нам ясно и сухо заявляют, что в действительности нет и быть не может того, что должно быть согласно учению первого тома, и что отдельные товары, и не случайно и преходяще, а необходимо и постоянно, обмениваются и должны обмениваться в совершенно ином отношении, чем в отношении овеществлённого в них труда.

Я не вижу здесь никакого разъяснения и разрешения этого спорного пункта, — я вижу здесь противоречие. Третий том Маркса отвергает первый. Теория средней нормы прибыли и цен производства несовместима с теорией стоимости. Таково впечатление, которое, по моему мнению, должен получить всякий логически мыслящий человек. Как видно, это впечатление стало в изрядной степени общим. Лориа, выражаясь своим живым и образным языком, считает себя вынужденным вынести «суровый, но справедливый приговор», а именно, что Маркс вместо «решения преподнес мистификацию», в опубликовании третьего тома он видит «русский поход» [053] марксовой системы, её «полнейшее теоретическое банкротство», «научное самоубийство», «полнейший отказ от своего учения» и «присоединение к учениям столь презираемых “вульгарных экономистов”» [054].

Но и такой человек, столь близко стоящий к системе Маркса, как Вернер Зомбарт, должен признать, что третий том у большинства читателей, по всей вероятности, вызовет «всеобщее покачивание головой». «Большинство будет склоняться к тому, чтобы рассматривать “решение загадки о средней норме прибыли” в том виде, как оно преподносится, вовсе не как “решение”; мнением большинства будет то, что узел разрублен, но не развязан. Ведь если из глубин вдруг выплывает “совсем обыкновенная” теория издержек производства, то это означает, что знаменитая теория стоимости потерпела крушение. Если я в конце концов для объяснения прибыли обращаюсь к издержкам производства, то к чему же тогда весь тяжеловесный аппарат теорий стоимости и прибавочной стоимости?» [055] Для себя самого Зомбарт оставляет, конечно, совершенно другой приговор. Он предпринимает своеобразную попытку спасения, причём за борт выбрасывается столько всего из подлежащего спасению, что чрезвычайно сомнительно, отнесётся ли к нему с благодарностью хотя бы один из приверженцев. Я ещё ближе рассмотрю эту во всяком случае интересную и поучительную попытку спасения. Но мы до этого ещё не дошли; прежде чем говорить о посмертном защитнике, нам нужно со всем вниманием и тщательностью, которых заслуживает столь важное дело, выслушать самого учителя.

Само собой разумеется, что сам Маркс должен был предвидеть, что его «решению» будет сделан упрёк, что оно ни в коем случае не является «решением», но отказом от самого закона стоимости. Этому предвидению, по всей вероятности, и обязана своим происхождением та предвосхищённая самозащита, которая, если не по форме, то по содержанию, имеется в произведении Маркса. Учитель не упускает случая во многих местах вплетать категорические утверждения, что, несмотря на непосредственное подчинение меновых соотношений ценам производства, отклоняющимся от стоимости, всё это происходит в рамках закона стоимости и что лишь этот закон, по крайней мере «в последней инстанции», управляет ценами. Он пытается сделать это утверждение приемлемым посредством различного рода объяснений и замечаний. Однако эти попытки не отличаются характером чего-то целостного и последовательного. Против своего обыкновения, Маркс по этому вопросу не приводит формально замкнутого хода доказательств, но даёт только несколько следующих одно наряду с другим замечаний, представляющих собой различные доказательства или различные объяснения, каждое из которых, как таковое, может получить своё толкование. При таком условии нельзя судить ни о том, какому из этих доказательств сам Маркс хотел придать решающее значение, ни о том, как он сам представлял себе взаимную связь этих различного рода доказательств. Как бы то ни было, во всяком случае мы должны, если только желаем правильно отнестись как к автору, так и к выполнению нашей критической задачи, обратить самое серьёзное внимание на каждое из этих положений и беспристрастно их оценить.

Обсуждаемые замечания, как мне представляется, заключают в себе в целом следующие четыре аргумента в пользу полного или частичного действия закона стоимости:

1-й аргумент. Хотя отдельные товары и продаются между собой выше или ниже своей стоимости, однако эти противоположные отклонения взаимно погашаются, и таким образом в обществе, — если рассматривать совокупность всех отраслей производства, — сумма цен производства произведённых товаров остаётся всё же равной сумме их стоимости [056].

2-й аргумент. Закон стоимости управляет движением цен: уменьшение или увеличение количества труда, необходимого для производства, заставляет цены производства повышаться или понижаться [057].

3-й аргумент. Закон стоимости, по утверждению Маркса, управляет обменом товаров на известных «первобытных» стадиях, в которых ещё не совершилось превращение стоимостей в цены производства.

4-й аргумент. В развитом народном хозяйстве закон стоимости «регулирует по меньшей мере косвенно» и «в конечном счёте» цены производства, так как вся стоимость товаров, определяющаяся по закону стоимости, регулирует всю прибавочную стоимость, а эта последняя — высоту средней прибыли, а следовательно, и общую норму прибыли [058].

Рассмотрим в отдельности каждый из этих аргументов.

Первый аргумент

Маркс соглашается, что отдельные товары обмениваются выше или ниже их стоимости, в зависимости от того, принимал ли участие в их производстве капитал, в котором постоянный капитал составляет долю большую или меньшую, чем при среднем органическом составе. Но он подчёркивает то обстоятельство, что эти индивидуальные отклонения, совершающиеся в противоположные стороны, каждый раз взаимно компенсируются или погашаются, так что сумма всех оплаченных цен в точности совпадает с суммой всех стоимостей. «В том же самом соотношении, в котором часть товаров продается выше, другая часть продается ниже своей стоимости» [059]. «Общая цена товаров I..V (в приводимом Марксом табличном примере) равнялась бы, таким образом, общей их стоимости, и следовательно, общая цена была бы, действительно, денежным выражением общего количества труда как прежнего, так и вновь присоединённого, заключающегося в товарах I..V. И таким образом в самом обществе, если рассматривать все отрасли производства как одно целое, сумма цен производства произведённых товаров равна сумме их стоимостей» [060]. Отсюда выводится более или менее чёткое положение, что закон стоимости остаётся в силе по крайней мере для суммы всех товаров или для всего общества в целом. «Всё это разрешается, однако, благодаря тому, что в один товар прибавочной стоимости входит настолько больше, насколько недостаёт в другом, а следовательно, «уклонения от стоимости, заключающиеся в ценах производства товаров, взаимно уничтожаются. Вообще, при капиталистическом производстве всякий общий закон осуществляется лишь как господствующая тенденция, весьма запутанным и приблизительным образом, как некоторая средняя постоянных колебаний, которая никогда не может быть точно установлена» [061].

Этот аргумент в марксистской литературе не нов. Подобным же образом несколько лет тому назад с ещё большей убедительностью и, может быть, с ещё большей принципиальной ясностью, чем теперь у Маркса, это положение обосновывалось Конрадом Шмидтом. В своей попытке разгадать загадку средней нормы прибыли, также и Шмидт должен был придти к тому же выводу, — правда с другой мотивировкой, чем у Маркса, — что отдельные товары не могут обмениваться между собой в отношении содержащегося в них труда. Также и он должен был поставить вопрос, каким это образом, имея это в виду, может идти речь о действии марксова закона стоимости, и он обосновывает свой положительный ответ как раз этим выдвинутым в настоящее время аргументом [062].

Всё это я считаю совершенно неверным. И я в своё время высказал это в полемике с Конрадом Шмидтом, с разъяснением, в котором я и теперь в полемике с Марксом не имею повода менять ни одного слова. Я спрашивал Шмидта, что же остаётся от знаменитого закона стоимости после этой фактической уступки, и дальше продолжал: «От него остаётся немного, и это лучше всего иллюстрируется усилиями, с которыми автор старается доказать, что, несмотря ни на что, закон стоимости остаётся в силе. Именно после того, как он согласился, что действительная цена товаров расходится с их стоимостью, он замечает, что это расхождение встречается только у цен отдельных товаров, и что оно исчезает, когда рассматривают сумму всех товаров или годовой национальный продукт. Оплачиваемая совокупная цена всего национального продукта, согласно этому закону, совпадает с действительно кристаллизованной в нём совокупной стоимостью [063].

В чём вообще задача “закона стоимости”? Ни в чём ином, как в объяснении наблюдаемых меновых соотношений благ. Мы желаем знать, почему в процессе обмена, например, сюртук стоит столько же, сколько 20 аршин полотна, 10 фунтов чая, 1/2 тонны железа, и т.д. Речь может идти, конечно, только о меновом соотношении различных отдельных товаров между собой. Но как только товары рассматриваются как одно целое и цены этих товаров суммируются, то внутри этой совокупности эти относительные различия цен компенсируются в их сумме: насколько чай ценится выше железа, настолько же железо ценится ниже чая и наоборот. Но это не ответ на наш вопрос: нас интересует меновое соотношение благ в народном хозяйстве, а нам указывают на сумму цен, которой они достигают все вместе; это всё равно, как если бы на вопрос, на сколько минут или секунд победитель на скачках затратил меньше времени, чтобы пробежать ристалище, по сравнению с его соперником, нам бы ответили: все соревнующиеся затратили в целом 25 минут 13 секунд».

Дело представляется следующим образом. По вопросу о проблеме стоимости марксисты прежде всего отвечают своим законом стоимости, что товары обмениваются в отношении овеществлённого в них труда, и затем, прямо или путём намеков, они отрекаются от этого ответа по отношению к обмену отдельных товаров, т.е. как раз для той области, по отношению к которой этот вопрос вообще только и имеет смысл, и сохраняют свой ответ во всей его чистоте для всего национального продукта в целом — то есть для области, где этот вопрос, как лишённый смысла, не может быть даже поставлен. Там, где нам нужен ответ на вопрос о стоимости, “закон стоимости” находится в противоречии с очевидными фактами; там же, где он не может служить ответом на вопрос, требующий решения, его нельзя обвинить в несостоятельности: там он “действует”, хотя смысла от него нет, и в лучшем случае он мог бы служить ответом на какой-либо иной вопрос».

Но он не является ответом и на какой-либо другой вопрос, да и вообще не является ответом, а представляет собой простую тавтологию. Как известно любому экономисту, если проникнуть сквозь формы денежного обращения, через «колышащуюся вуаль денег», затемняющую вопрос, товары в конце концов обмениваются на товары. Каждый товар, вступающий в обмен, является вместе с тем также и ценой противостоящего ему товара. Сумма товаров, таким образом, тождественна с суммой уплаченных за них цен; и при этих обстоятельствах, конечно, вполне правильно, что сумма цен, уплаченная за совокупный национальный продукт, вполне совпадает с суммой кристаллизованной в нём стоимости. Однако эта тавтология не только не представляет собой никакого вклада в истинное познание, но она, кроме того, не может служить и проверкой того мнимого закона, что товары обмениваются в отношении воплощённого в них труда. Ведь таким путём можно так же хорошо — или, лучше сказать, так же плохо — доказать правильность всякого любого иного «закона», например «закона», что блага обмениваются в отношении их удельного веса. Хотя, конечно, 1 фунт золота в качестве отдельного товара обменивается не на 1 фунт железа, но на 40 000 фунтов железа, но сумма цен, которая уплачивается за 1 фунт золота и за 40 000 фунтов железа, взятых вместе, соответствует ни больше ни меньше как 40 000 фунтам железа и 1 фунту золота. Совокупный вес этих товаров равен 40 001 фунту, а их совокупная цена равна сумме цен 1 фунта золота и 40 000 фунтов железа — но следует ли отсюда, что вес управляет меновым соотношением?

К этой оценке и теперь, поскольку я направляю её против самого Маркса, я не смог бы ничего ни добавить, ни убавить, за исключением того, что Маркс, приводя рассматриваемый аргумент, допустил ещё одну ошибку, которой не сделал в своё время Шмидт.

Посредством общего утверждения, посвящённого способу действия закона стоимости, Маркс в вышеприведённой цитате на с. 115 третьего тома пытается добиться признания той идеи, что его закону можно приписать известное реальное значение, хотя бы отдельные случаи ему и не подчинялись. После своего утверждения, что «отклонения от стоимости, заключающиеся в ценах производства товаров, взаимно уничтожаются», он добавляет замечание, что для всего капиталистического производства общий закон «вообще осуществляется лишь как господствующая тенденция, весьма запутанным, и приблизительным образом, как некоторая средняя постоянных колебаний, которая никогда не может быть установлена точно».

Маркс смешивает здесь две различные вещи: среднюю колебаний и среднюю из постоянно и принципиально неодинаковых величин. Он прав лишь в том, что многие общие законы осуществляются только таким образом, что норме, устанавливаемой законом, соответствует средняя, результирующая из постоянных колебаний. Каждый экономист знает такие законы; таков, например, закон о том, что, отвлекаясь от особенных условий неравенства, высота заработной платы в различных сферах приложения труда, а также высота прибыли на капитал в различных сферах производства стремятся к одному и тому же уровню [064]. Каждый экономист склонен смотреть на них как на законы, хотя ни один случай, по всей вероятности, в точности им не соответствует.

Но случай, по отношению к которому Маркс прибегает к этому указанию, совершенно иного рода. При отклонении цен производства от «стоимости» речь идёт не о колебаниях, а о необходимых и постоянных расхождениях. Каждый из двух товаров А и В, в которых воплощено одинаковое количество труда, но которые произведены при капиталах различного органического состава, колеблется не вокруг одной и той же средней цены, например, средней цены в 50 флоринов, но каждый из них имеет свой средний уровень цены. Товар А, например, произведённый при небольшом постоянном капитале, требующем оплаты процентами, имеет уровень в 40 флоринов, товар же В, который должен оплатить процентами большой постоянный капитал, — уровень в 60 флоринов, причём колебания происходят около этих различных уровней. Если бы мы имели дело с колебаниями около одного и того же уровня, так что, положим, или товар А стоил бы 48 флоринов, а товар В 52 флоринов, или, наоборот, товар А 52 флоринов, а товар В только 48 флоринов, — тогда, конечно, можно было бы сказать, что в среднем оба товара имеют примерно одинаковую цену. Данное положение дела, если бы его можно было наблюдать постоянно, могло явиться, несмотря на колебания, подтверждением «закона», что товары, в которых воплощено одинаковое количество труда, хорошо обмениваются один на другой. Но ничего подобного мы не наблюдаем.

Если же из двух товаров, в которых воплощено одинаковое количество труда, один постоянно удерживает цену в 40 флоринов, а другой в 60 флоринов, то математик может, конечно, из этих двух неодинаковых величин вывести среднюю в 50 флоринов. Но такая средняя для нашего закона не имеет никакого значения. Математическую среднюю можно всегда вывести из самых неодинаковых величин; а если она уже выведена, то нетрудно показать, что противоположные отклонения от этой средней величины «взаимно уничтожаются»: насколько одна величина превышает среднюю, настолько же вторая величина будет ниже её. Но очевидно, что такой игрой «средними» и «уничтожающимися отклонениями» не удастся превратить этот факт, а именно, что товары с одинаковой затратой труда, но при различном составе капитала, постоянно и необходимо обладают разными ценами, из противоречия выдвинутому закону стоимости в его подтверждение — как едва ли кто будет иметь склонность и оправдание доказывать то положение, что все породы животных, включая сюда и слонов и подёнок, живут одинаковое количество лет. Конечно, слоны живут в среднем 100 лет, подёнки только один-единственный день. Но из этих величин можно вывести общую среднюю в 50 лет, установив, что насколько слоны живут больше этой средней, настолько же подёнки меньше; отклонения от средней величины, таким образом, «взаимно уничтожаются», и затем обнаружив, что в целом и в среднем оказывается верным «закон» о том, что все породы животных обладают одинаковой продолжительностью жизни.

Последуем дальше.

Второй аргумент

В различных местах третьего тома Маркс утверждает относительно закона стоимости, что он «управляет движением цен», и доказательство этого его господства он видит в том, что при прочих равных условиях с уменьшением рабочего времени, необходимого для производства товаров, цены падают, с увеличением же его — цены также увеличиваются [065].

Однако этот вывод основан на ошибочной предпосылке, которая столь очевидно неверна, что удивляешься, как Маркс вообще мог её допустить. Тот факт, что при прочих равных условиях в зависимости от величины затраченного труда цены поднимаются и падают, определённо указывает лишь на то, что труд является одним из условий, определяющих цену. Он доказывает, следовательно, то, с чем все согласны и что не является специфическим взглядом Маркса. Это также доказывали и этому учили классики и «вульгарные экономисты». Но своим законом стоимости Маркс утверждает гораздо больше, он утверждает, что затраченный труд является тем единственным обстоятельством, которое управляет меновыми соотношениями товаров (отвлекаясь от случайных колебаний спроса и предложения). Сказать, что этот закон управляет движением цен, можно было бы только тогда, когда длительное изменение цен не могло бы быть результатом чего-либо другого и не могло бы вызываться никакой иной причиной, помимо изменения в величине рабочего времени. Но этого Маркс не утверждает и не может утверждать, ибо, согласно его же учению, цена должна изменяться и тогда, когда, например, затрата труда остаётся той же, но вследствие сокращения производственного процесса и тому подобных обстоятельств органический состав капитала изменяется. Таким образом, наряду с рассмотренным положением можно выставить в качестве вполне правильного и иное положение: цены поднимаются и падают там, где, при прочих равных условиях, увеличивается или уменьшается продолжительность затраты капитала. Но подобно тому, как при помощи последнего положения нельзя доказать, что продолжительность затраты капитала является единственным условием, управляющим меновыми соотношениями, так не удастся и доказать, что раз изменения в количестве затраченного труда оставляют какой-то след в движении цен, то они являются единственной причиной этих движений — и уж точно нельзя видеть в этом подтверждение предлагаемого закона о том, что один только труд и управляет меновыми соотношениями.

Третий аргумент

Этот аргумент не развит Марксом с достаточной отчётливостью, однако материал для него вошёл в те рассуждения, которые призваны разрешить «действительно трудный вопрос», а именно, каким образом происходит выравнивание прибылей в общую норму прибыли [066].

Суть этого аргумента, коротко говоря, сводится к следующему. Маркс утверждает, что «нормы прибыли первоначально очень различны» [067] и что их уравнивание в общую норму прибыли «есть результат и не может быть исходным пунктом» [068]. Существуют какие-то «первобытные» состояния, в которых ещё не совершилось «превращения стоимостей в цены производства», приводящие к уравниванию норм прибыли, и в которых поэтому всё же господствует закон стоимости. Таким образом, устанавливается некая сфера, подчинённая действию закона стоимости.

Посмотрим поближе, какова должна быть эта сфера и какие доводы приводит Маркс в пользу того, что меновые соотношения в ней действительно нормируются только трудом, овеществлённым в товарах.

Выравнивание норм прибыли, по Марксу, связано с двумя предпосылками: во-первых, что вообще уже господствует капиталистический способ производства [069], и во-вторых, что конкуренция проявляет свою нивелирующую деятельность [070]. Исходя из требований логики, мы будем искать это «первобытное состояние» там, где отсутствует или первая или вторая из обеих предпосылок (или отсутствуют обе вместе).

Относительно первого случая сам Маркс высказался подробно и точно. Предметом своего изложения, которое показывает, что цены товаров на данной стадии в действительности определяются исключительно их стоимостью, он берёт ход вещей в таком состоянии общества, в котором нет капиталистического производства и «где работнику принадлежат средства производства». Чтобы дать читателю возможность беспристрастно судить, насколько это изложение является доказательством, я должен представить его дословно.

Суть вопроса, punctum saliens [071] выступит ярче всего, если мы подойдём к вопросу следующим образом. Пусть сами рабочие владеют соответствующими средствами производства и обменивают свои товары друг с другом. Эти товары не были бы тогда продуктами капитала. Стоимость средств труда и материалов труда, применяемых в различных отраслях, была бы различна в зависимости от технической природы различных работ. Равным образом, независимо от различной стоимости применяемых средств производства, потребовалась бы различная масса этих средств для данной массы труда, так как один товар может быть изготовлен в один час, другой — только в течение целого дня и т.д. Допустим, далее, что эти рабочие в среднем работают одинаковое количество времени. Двое рабочих в товарах, составляющих продукт их дневного труда, возместили бы прежде всего свои затраты, издержки на потреблённые ими средства производства. Последние были бы различны в зависимости от технической природы отраслей, в которых заняты рабочие. Во-вторых, оба рабочих добавили бы к своим товарам равные количества новой стоимости, которой соответствует один рабочий день, присоединённый ими к средствам производства. Эта новая стоимость заключала бы в себе их заработную плату плюс некоторую прибавочную стоимость, «прибавочный труд», причём результаты прибавочного труда принадлежали бы самим рабочим. Средства существования, ежедневно потребляемые рабочими в течение производства и представляющие собой их заработную плату, образуют здесь ту часть средств производства, которую мы в других случаях называем переменным капиталом. Прибавочные стоимости для товаров I и II были бы одинаковы за одно и то же рабочее время; или, ещё точнее, так как и товар I, и товар II заключают в себе стоимость продукта одного рабочего дня, оба эти товара содержат в себе равную стоимость, одну часть которой можно рассматривать как возмещение средств существования, потреблённых при производстве, другую — как остающуюся сверх того прибавочную стоимость [072].

После гипотетического способа рассуждения с допущениями «было бы» и «были бы» Маркс сразу переходит к положительным выводам. «Обмен товаров по их стоимостям, или приблизительно по их стоимостям, требует, таким образом, гораздо более низкой ступени, чем обмен по ценам производства»… и «следовательно, вполне соответствует обстоятельствам рассматривать обмен товаров по их стоимости не только как нечто теоретическое, но и как исторически предшествовавшее обмену по ценам производства. Это относится к таким экономическим отношениям, когда средства производства принадлежат самому работнику, а в таком положении находится в древние и новейшие времена как фермер, обрабатывающий собственным трудом принадлежащую ему землю, так и ремесленник» [073].

Как мы должны реагировать на такие рассуждения? Прежде всего прошу читателя удостовериться и твёрдо установить, что часть рассуждений, выраженная в тоне «предположений», хотя и содержит в себе подробное описание того, как должен был бы выглядеть меновой процесс в тех примитивных общественных формах, где бы все происходило по марксову закону стоимости, всё же не содержит ни тени доказательства, ни хотя бы попытки доказательства того, что всё это при изложенных предпосылках так и должно было бы происходить. Маркс рассказывает, «допускает», утверждает, но ни одним словом не доказывает. Поэтому смелым, чтобы не сказать наивным, скачком является то обстоятельство, что Маркс, — как будто бы он удачно привёл действительные доказательства, — затем объявляет в виде непосредственного вывода, что «следовательно, вполне соответствует обстоятельствам рассматривать стоимости так же, как историческое prius [043] по отношению к ценам производства». Не может быть и речи о том, что Маркс обосновал своим «допущением» историческое существование подобного строя; он его выдумал, исключительно ради своей теории, как гипотезу, относительно правдоподобности которой нам должна быть предоставлена возможность составить своё собственное суждение.

На самом деле против правдоподобности этой гипотезы имеются серьёзнейшие соображения внутреннего и внешнего порядка. Внутренне она недоказуема и неправдоподобна, а поскольку здесь может быть речь об опыте, то и он говорит против неё.

С внутренней стороны она совершенно неправдоподобна. Эта гипотеза, собственно говоря, предполагает, что производителям безразлично время, в течение которого они получают вознаграждение за свою деятельность; с хозяйственной и психологической точек зрения это невозможно. Разъясним себе это, выразив в цифрах пример, приведённый самим Марксом. Маркс сравнивает двух работников, I и II. Работник I представляет ту отрасль производства, которая технически требует многих и дорогих предварительных средств производства, сырья, орудий, вспомогательных материалов. Для того, чтобы этот пример выразить в цифрах, предположим, что производство предварительных средств производства требует пять рабочих лет, в то время как переработка их в готовые продукты происходит в течение шестого рабочего года. Предположим далее, что, конечно, не противоречит духу марксовой гипотезы, которая старается изобразить действительно примитивное первоначальное состояние, что работник I сам выполняет обе работы, как производство предварительных средств производства, так и их переработку в готовые продукты. При этих обстоятельствах он, конечно, получит при продаже готового продукта, которая может произойти не ранее конца шестого рабочего года, возмещение также и за подготовительный труд первого года, или, другими словами, он должен будет ждать вознаграждения за труд первого года в течение пяти лет, за труд второго — в течение четырёх лет, за труд третьего — трёх лет и т.д., или в среднем он будет ожидать вознаграждения за все шесть лет примерно три года за сделанную работу. Напротив, работник II, представляющий отрасль производства, которая нуждается в относительно малом количестве предварительных средств производства, выполнит все подготовительные работы, а также работу по изготовлению готового продукта, в течение одного месяца, и получит своё вознаграждение из выручки за свой продукт гораздо быстрее.

Гипотеза Маркса предполагает, что цены товаров I и II рода устанавливаются точно в отношении количеств затраченного на них труда, так что продукт шести лет труда I рода продается ровно за столько же, за сколько продается сумма продуктов шести лет труда II рода. Далее, отсюда следует, что в отрасли производства I рода работник удовлетворяется той же самой суммой с её уплатой, отсроченной в среднем на три года, за каждый год труда. Работник же отрасли производства II рода получает её безо всякой отсрочки платежа. Эта временная отсрочка получения заработной платы не играет в марксовой гипотезе никакой роли, и в особенности она не в состоянии каким-либо образом влиять на конкуренцию, т.е. на более сильное или более слабое устремление рабочих в различные отрасли производства, в зависимости от того, насколько продолжительность периода производства влечёт за собой более или менее скорое вознаграждение.

Правдоподобно ли это, об этом предоставляю судить читателю. Маркс, впрочем, вполне правильно признаёт, что особенные побочные обстоятельства, которые присущи труду некоторых отраслей производства, особенная интенсивность, напряжённость, неприятность труда, в результате игры конкуренции компенсируются более высокой заработной платой. Но разве долголетняя отсрочка вознаграждения за труд не должна быть обстоятельством, требующим компенсации? Далее, предположим, что все производители согласны ждать вознаграждения три года, но могут ли они ждать? Маркс, правда, предполагает, что «сами работники владеют соответствующими средствами производства», но он не предполагает и не может предполагать, что каждый из них владеет таким количеством средств производства, сколько нужно для работы в соответствующей отрасли, поэтому различные отрасли производства не в равной мере доступны всем производителям. Те отрасли, которые требуют наименьшей предварительной затраты средств производства, доступны всем, отрасли же производства с большей потребностью в капитале доступны все более и более уменьшающемуся числу работников. Но разве это обстоятельство не должно оказать влияния в том отношении, что предложение в последних отраслях испытает известное ограничение, в результате чего цены их продуктов превысят соответствующий уровень тех отраслей, где производство ведётся без ожидания и которые доступны гораздо более широкому кругу конкурентов?

То, что здесь имеется известная доля невероятности, чувствовал и сам Маркс. Равным образом и он прежде всего отмечает, хотя и в другой форме, что измерение цен исключительно по количеству труда ведёт к несоразмерности в другом направлении. Он отмечает это в форме — впрочем, также правильной, — что «прибавочная стоимость», которую получают работники обоих отраслей производства сверх своих потребностей существования, отнесённая к затраченным средствам производства, представляет неравные нормы прибыли. Естественно, напрашивается вопрос, почему же это различие не может стереться в результате конкуренции, как это и происходит в «капиталистическом обществе»? Маркс чувствует необходимость дать на это ответ, и это является единственным моментом, который носит характер попытки обоснования наряду с одними голыми утверждениями. Что же он отвечает? Что существенным является то, что оба работника за одинаковое рабочее время получают одинаковую прибавочную стоимость, или, ещё точнее, что они за одинаковое рабочее время, «за вычетом стоимости авансированных постоянных элементов, получают одинаковые стоимости», и, исходя из этой предпосылки, различие в нормах прибыли было бы для них «безразличным обстоятельством, совершенно так же, как и в настоящее время для наёмного рабочего безразлично, в какой норме прибыли выражается выжатое из него количество прибавочной стоимости…»

Удачно ли это сравнение? Если я что-нибудь не получаю, то мне, конечно, вполне безразлично, составляет ли то, чего я не получаю, по отношению к капиталу третьего лица высокий или низкий процент. Но если я что-нибудь действительно получаю, а рабочий должен, согласно гипотезе, в некапиталистическом обществе получать прибавочную стоимость как прибыль, — то тогда мне совсем не безразлично, по какому масштабу должна измеряться и распределяться эта прибыль. В крайнем случае может ещё стоять вопрос, должна ли эта прибыль измеряться и распределяться только в соответствии с количеством выполненной работы или также и с количеством затраченных средств производства; но просто «безразличным» это, конечно, для участников не будет, и когда утверждается такой неправдоподобный факт, а именно, что неравные нормы прибыли могут долго существовать рядом без того, чтобы их уравняла конкуренция, то это, конечно, нельзя объяснять тем, что для интересов участников высота норм прибыли представляет собой что-то безразличное.

Но обходятся ли одинаково с рабочими, именно как с рабочими в марксовой гипотезе? Они в качестве платы за одинаковое рабочее время получают одинаковые стоимости и прибавочные стоимости, однако они получают их в различное время: один — тотчас после выполнения работы, другой же должен ждать вознаграждения годами. Выражает ли собой это обстоятельство одинаковое отношение марксовой гипотезы к рабочим и не влечет ли оно скорей различия в побочных условиях для вознаграждения, не безразличные для рабочих, к которым они, как показывает опыт, очень чувствительны? Какому рабочему было бы теперь безразлично, получит ли он свою недельную плату в субботу вечером, или через год, или через три года? Разве неравенство не должно выравниваться конкуренцией? Это — невероятный факт, который Маркс нам так и не разъяснил.

Его гипотеза, однако, неправдоподобна не только с внутренней стороны, но она противоречит и фактам, наблюдаемым в действительности. Правда, относительно предположенного случая у нас вообще нет никакого непосредственного опыта, так как нигде не может быть наблюдаемо в чистом виде такое состояние, где совсем не встречалась бы работа за плату и где каждый производитель являлся бы независимым собственником своих средств производства… Однако и в новейшем мире встречаются состояния и отношения, которые, по крайней мере приблизительно, соответствуют марксовой гипотезе. Они встречаются, как указывает сам Маркс [074], «у фермера, обрабатывающего собственным трудом принадлежащую ему землю, и у ремесленника». Согласно гипотезе Маркса, здесь следовало бы наблюдать полную независимость высоты доходов этих лиц от величины капиталов, вложенных ими в производство. Каждый из них должен был бы получать одинаковую заработную плату и прибавочную стоимость независимо от того, состоит ли их капитал, представляющий их средства производства, из 10 флоринов или 1000 флоринов. Хотя в описываемых кругах редко ведется столь точное счетоводство, чтобы можно было представить всё это в цифрах, но я думаю, что ни один читатель не станет сомневаться в моём утверждении, что окружающая действительность не подтверждает марксову гипотезу, напротив, в общем и целом в тех отраслях хозяйства и у тех лиц, которые работают с помощью значительного капитала, оказывается больший доход, чем у тех, у которых только и имеется, что собственные руки.

Эта невыгодная для марксовой гипотезы проверка на фактах получает, наконец, ещё одно немаловажное, косвенное подтверждение: а именно, что и во втором случае, где по теории Маркса должно было бы наблюдаться чистое господство закона стоимости, — в случае, который гораздо удобнее для прямой проверки на фактах, — нам так и не удаётся найти никакого следа того хода событий, о котором пишет Маркс.

Как нам известно, Маркс именно учит, что и во вполне развитом хозяйстве уравнение первоначально различных норм прибыли происходит только посредством действия конкуренции. «Если товары продаются по их стоимости, — пишет он в одном из мест, наиболее подробно касающемся этого вопроса [075], — то, как уже было показано выше, в различных сферах производства возникают очень различные нормы прибыли в зависимости от органического состава вложенных в них масс капитала. Но капитал извлекается из отрасли с более низкой нормой прибыли и устремляется в другие, которые приносят более высокую прибыль. Посредством распределения между различными сферами производства, смотря пo тому, где норма прибыли падает и где повышается, капитал осуществляет такое отношение между спросом и предложением, что в различных сферах производства создаётся одна и та же средняя прибыль».

Рассуждая логически, мы должны были бы ожидать, что во всех тех случаях, где нет этого рода конкуренции капиталов или где по меньшей мере она ещё не проявила своего действия, должно было замечаться в полной своей чистоте, или по меньшей мере приблизительно, утверждаемое Марксом первоначальное образование цен и норм прибыли. Другими словами, должны были бы оказаться следы того факта, что до выравнивания норм прибылей отрасли производства с относительно большим постоянным капиталом приносили бы меньший процент прибыли, чем отрасли производства с меньшим постоянным капиталом. Подобных следов фактически нигде нельзя встретить, ни в историческом прошлом, ни в настоящее время. Это недавно было весьма убедительно изложено ученым, высоко ставящим Маркса, и мне не остаётся ничего лучше сделать, как просто процитировать слова Вернера Зомбарта: «Нигде и никогда развитие не совершалось и не совершается указанным путём, а между тем это должно было бы иметь место, по меньшей мере, во всякой вновь возникающей отрасли промышленности. Если бы указанное воззрение было верно, то, очевидно, историческое продвижение капитализма нужно было бы представлять себе таким образом: капитализм прежде всего охватывал сферы, в которых преобладал живой труд, т.е. сферы с капиталом ниже среднего строения (маленькое с, большое v), и только постепенно переходил в другие сферы, по мере того как с ростом производства цены в тех первых сферах падали. В сфере же с преобладанием средств производства над живым трудом он, находясь в зависимости от индивидуально произведённой прибавочной стоимости, естественно мог бы вначале реализовать лишь такую ничтожную прибыль, что его ничто не могло бы соблазнить обратиться к этим сферам производства. Между тем капиталистическое производство исторически начинает развиваться именно в отраслях производства последнего рода: горное производство и т.д. Капитал не имел бы никакого повода для перехода из сферы обращения, где он себя чувствовал очень хорошо, в сферу производства, если бы «обычная прибыль» существовала в виде коммерческой прибыли до всякого капиталистического производства. Но ошибочность этого предположения может быть доказана и с другой стороны. Если бы в сферах с преобладанием живого труда на заре капиталистического производства получались бы чрезвычайно высокие прибыли, то капитал сразу стал бы применять производителей, до тех пор самостоятельных, в качестве наёмных рабочих, т.е., скажем, за половину того вознаграждения, которое они раньше получали, и разницу при наличии товарных цен, вначале соответствовавших стоимости, целиком клал бы в свой карман. Но в действительности, капиталистическое производство повсеместно начинало работать с деклассированными элементами, в том числе и в заново созданных отраслях производства, и с самого начала при установлении цен исходило из затрат капитала.

Точно так же, — пишет Зомбарт, — как предположение о связи норм прибыли с нормой прибавочной стоимости неверно исторически, т.е. для начала капитализма, это неверно и для эпохи развитого капиталистического способа производства. Открывается ли теперь предприятие с более высоким или с более низким строением капитала — в любом случае установление цен на его продукты и начисление (и реализация) прибыли происходят исключительно на основе затраты капитала.

Если всегда, как прежде, так и теперь, капиталы действительно непрерывно переходят из одной сферы производства в другую, то главным основанием этого является, конечно, неравенство норм прибыли. Но это неравенство, без сомнения, происходит не от органического строения капиталов, но от каких-либо причин, вытекающих из конкуренции. Наиболее процветающие производства — как раз отрасли с очень высоким строением капитала, как-то: горное дело, химические фабрики, пивоваренные заводы, паровые мельницы и т.п. Разве это отрасли, откуда капиталы извлекаются и эмигрируют до тех пор, пока не сократится производство и не повысятся цены?» [076]

Эти соображения могли бы дать материал для кое-каких полезных взглядов, направленных против марксовой теории. Предварительно я воспользуюсь одним соображением, которое имеет непосредственное отношение к тому аргументу, на котором остановилось наше исследование: закон стоимости, который — с чем все согласны — в народном хозяйстве, всецело подчинённом конкуренции, должен уступить своё господство, на которое он претендует, ценам производства, этот закон также и в первобытных эпохах никогда не имел и не мог иметь реального господства.

Мы видели, таким образом, как последовательно потерпели крушение три утверждения о существовании областей, где должен был действовать закон стоимости: применение закона стоимости к сумме всех товаров и товарных цен, а не к их индивидуальным меновым соотношениям (первый аргумент) вообще оказалось логической бессмыслицей; движение цен (второй аргумент) в действительности не подчиняется претендующему на это закону стоимости; и столь же мало он проявляет реально своё господство в «первобытных эпохах» (третий аргумент). Остаётся только ещё одна возможность: не имеет ли закон стоимости, который нигде не был обнаружен, по крайней мере косвенное господство, своего рода верховное владычество, над всеми остальными законами?

Маркс утверждал также и это. Но это является содержанием четвёртого аргумента, к рассмотрению которого мы теперь и должны обратиться.

Четвёртый аргумент

На этот аргумент Маркс часто указывает мимоходом, и, насколько мне известно, он останавливается на нём подробней только в одном-единственном месте. Он состоит в том, что цены производства, управляющие действительным ценообразованием, со своей стороны находятся под влиянием закона стоимости, и последний, таким образом, посредством цен производства управляет действительными меновыми соотношениями. Стоимости «стоят позади цен производства» и «определяют их в последней инстанции» [077]; цены производства, как Маркс часто выражается, представляют собой только «превращение стоимости» или «превращение формы стоимости» [078]. Способ и степень влияния, которое закон стоимости оказывает на цены производства, подробно объясняются в одном месте на с. 158—159: «Средняя прибыль, определяющая цены производства, неизбежно должна быть приблизительно равна тому количеству прибавочной стоимости, которое приходится на данный капитал как соответственную часть всего общественного капитала. Так как вся стоимость товаров регулирует всю прибавочную стоимость, а эта последняя регулирует, — как общий закон или как закон, управляющий колебаниями, — высоту средней прибыли и общую норму прибыли, то закон стоимости регулирует цены производства».

Рассмотрим этот ход мыслей, проверяя его шаг за шагом. Средняя прибыль, говорит Маркс вначале, определяет цены производства. Это с точки зрения учения Маркса правильно, но неполно. Выясним это отношение.

Цена производства отдельного товара слагается прежде всего из «себестоимости» (Kostpreis) средств производства для предпринимателя и из его средней прибыли на затраченный капитал. Себестоимость средств производства в свою очередь слагается из двух слагаемых: из затрат на переменный капитал, т.е. из непосредственно уплаченной заработной платы, и из затрат на употреблённый или изношенный постоянный капитал, сырые материалы, машины и т.п. Как Маркс вполне правильно поясняет дальше на с. 138, 144 и 186, в обществе, в котором стоимости превратились уже в цены производства, заготовительная цена, или себестоимость этих вещественных средств производства, соответствует не их стоимости, но сумме затрат, которую производители в свою очередь израсходовали на заработную плату и вещественные вспомогательные средства плюс средняя прибыль на эти затраты. Продолжая этот анализ дальше, мы получаем в конце концов точно так же, как в случае natural price Адама Смита, с которой сам Маркс отождествляет свою цену производства, разложение цены производства на две составные части: на сумму всей заработной платы, выплаченной в течение различных стадий производства, которая в целом и представляет себестоимость товаров [079], и сумму всех прибылей, вычисленных соразмерно времени, pro rata temporis [080] по средней норме прибыли на все эти издержки на заработную плату.

Таким образом, нарастающая при производстве товара средняя прибыль является во всяком случае определяющим основанием цены производства соответствующего товара. О другом определяющем основании, об уплаченной заработной плате, Маркс в этом месте больше не говорит. Но так как он в другом месте в общей форме говорит о том, что «стоимости стоят позади цен производства» и что «закон стоимости определяет их в последней инстанции», то мы должны включить в наше исследование также и этот фактор, и соответственно с этим посмотреть, можно ли, и в какой мере, сказать о нём, что он определяется законом стоимости.

Очевидно, что сумма уплаченной заработной платы есть произведение количества затраченного труда на высоту ставки заработной платы. Так как по закону стоимости меновые соотношения должны определяться исключительно количеством затраченного труда, и Маркс неоднократно с величайшей настойчивостью отрицает всякое влияние высоты заработной платы на стоимость товаров [081], то очевидно, что из двух слагаемых факторов «затраты на заработную плату» — только одно слагаемое, количество затраченного труда, гармонирует с законом стоимости. О втором слагаемом, — высоте заработной платы, — этого сказать нельзя.

Иллюстрируем способ и степень влияния этого момента ещё на одном простом численном примере, чтобы устранить всякие недоразумения.

Возьмём три товара, А, В, и С, каждый из которых, при различных способах производства, первоначально имеет одну и ту же цену в 100 марок. Предположим, далее, что дневная заработная плата составляет первоначально 5 марок, норма прибавочной стоимости, или степень эксплуатации, составляет 100%, так что из совокупной товарной стоимости в 300 марок 150 марок падает на заработную плату, другие 150 марок — на прибавочную стоимость; допустим также, что весь капитал, затраченный на эти товары в различном отношении, составляет 1500 марок, средняя норма прибыли соответственно этому — 10%.

Этому предположению соответствует следующая таблица (табл. 3).

Предположим теперь, что заработная плата повышается с 5 до 6 марок. По Марксу, при прочих равных условиях, это может произойти только за счёт прибавочной стоимости [082]. Поэтому при неизменном совокупном продукте в 300 марок, на заработную платy придется 180, а на прибавочную стоимость — только 120 марок, средняя же норма прибыли на затраченный капитал в 1500 марок упадет до 8%.

Следующая таблица — происшедшие в результате этого перемены в составе частей капитала и в ценах производства (табл. 4).

Оказывается, что повышение заработной платы при том же количестве труда вызвало изменения в первоначально равных ценах производства и меновых соотношениях. Это изменение частично объясняется одновременным, необходимым ввиду изменения заработной платы, уменьшением средней нормы прибыли. Но, конечно, объясняется не вполне, так как несмотря на падение доли прибыли, цена производства, например, товара С, повысилась — следовательно, это изменение цены не может быть объяснено одним только изменением прибыли. Я потому только поднимаю этот вопрос (впрочем, совершенно понятный), чтобы не было сомнения, что высота заработной платы — одна из основных причин, влияющих на цену. Последуем шаг за шагом за объяснением, которое Маркс даёт тому, каким образом закон стоимости должен регулировать второе определяющее основание цен производства — среднюю прибыль.

Согласно Марксу, закон стоимости определяет совокупную стоимость всех товаров, произведённых в обществе [083], общая стоимость товаров определяет содержащуюся в них совокупную прибавочную стоимость, последняя управляет, будучи распределена на совокупный общественный капитал, средней нормой прибыли, средняя же норма прибыли, отнесённая к капиталу, занятому в производстве отдельного товара, даёт конкретную среднюю прибыль, которая, наконец, и входит элементом в цену производства соответствующего товара. Таким образом, фактор, стоящий во главе этого ряда, «закон стоимости», «регулирует» заключительное звено — цену производства.

Рассмотрим эту логическую цепочку подробнее.

1. Прежде всего бросается в глаза, и это следует твёрдо установить, что Маркс вообще не утверждает о наличии связи между средней прибылью, входящей в состав цены производства, и стоимостью, воплощённой, согласно закону стоимости, в определённых отдельных товарах. Напротив, во многих местах он настойчиво говорит о том, что количество прибавочной стоимости, которое входит в цену производства отдельного товара, не зависит от «прибавочной стоимости, действительно произведённой в отдельной сфере производства» [084]. Таким образом, то влияние, которое приписывается закону стоимости и посредством которого он нормирует меновые соотношения отдельных товаров, Маркс вообще не считает функцией закона стоимости, но таковой он считает исключительно другую мнимую функцию, о весьма проблематичном характере которой мы уже раньше изложили наше мнение, — а именно определение совокупной стоимости всех товаров, взятых вместе. В таком применении закон стоимости, как мы убедились, просто не работает. Если же связывать, как это делает и Маркс, закон стоимости с меновым соотношением благ [085], то не имеет никакого смысла применять закон стоимости к целому, которое, как таковое, никогда не может вступать в эти отношения: не существует никаких причин для обмена этого целого на что-либо другое, а потому оно и не может дать никакого содержания «закону стоимости». Но если закон стоимости в общем не оказывает никакого влияния на «совокупную стоимость всех товаров, взятых вместе», то естественно, что подобного рода влияние не может быть распространено и на другие отношения, и вся эта многочисленная цепь, которую Маркс старался скрепить исключительно осторожной логикой, повисает в воздухе.

2. Но оставим совершенно в стороне эту первую фундаментальную ошибку и независимо от этого проверим другие звенья цепи с точки зрения их состоятельности. Допустим, что совокупная стоимость товаров является действительно реальной величиной, и при этом величиной, определяемой законом стоимости: согласно второму звену эта совокупная стоимость товаров управляет совокупной прибавочной стоимостью. Правильно ли это?

Прибавочная стоимость, без сомнения, не является никакой твёрдой и неизменной долей совокупного национального продукта, она получается из разницы между «совокупной стоимостью» национального продукта и суммой заработной платы, уплачиваемой рабочим. Следовательно, не только одна эта совокупная стоимость сама по себе управляет величиной совокупной прибавочной стоимости: в лучшем случае она может быть лишь одной из причин, управляющих её величиной, наряду с которой выступает вторая причина — высота заработной платы… но, может быть, она подчиняется марксову закону стоимости?

В первом томе Маркс, безусловно, это утверждал. «Стоимость рабочей силы, — пишет он на с. 155, подобно любому другому товару, определяется рабочим временем, необходимым для производства, а следовательно, и для воспроизводства этого специфического товара». И на следующей странице он продолжает: «Для поддержания своей жизнедеятельности живой индивидуум нуждается в известной сумме средств существования. Таким образом, рабочее время, необходимое для производства рабочей силы, сводится к рабочему времени, необходимому для производства этих средств существования, или стоимость рабочей силы есть стоимость средств существования, необходимых для поддержания жизни её владельца». В третьем томе Маркс был вынужден существенно отступить от строгости этого утверждения. А именно, вполне правильно на с. 186 третьего тома он обращает внимание на ту возможность, что необходимые средства существования рабочих точно так же могут продаваться по ценам производства, которые отклоняются от необходимого рабочего времени. В этом случае, учит Маркс, также и переменная часть капитала (т.е. уплаченная заработная плата) может «отклоняться от своей стоимости». Другими словами: заработная плата точно так же может (не принимая во внимание случайные колебания) отклоняться от того уровня, который соответствовал бы количеству труда, воплощённому в необходимых средствах существования, т.е. соответствовал бы строгому требованию закона стоимости. Итак, при определении совокупной прибавочной стоимости по крайней мере одно определяющее основание уже не подчиняется закону стоимости.

3. Определяемый таким образом фактор — совокупная прибавочная стоимость — «управляет», по Марксу, средней нормой прибыли. Но опять-таки очевидно, что совокупная прибавочная стоимость является только одним определяющим основанием, между тем как в качестве второго определяющего основания, совершенно независимого и от совокупной прибавочной стоимости, и от закона стоимости, выступает величина капитала, существующего в обществе. Если, как это было в вышеприведённой таблице, при норме прибавочной стоимости в 100%, совокупная прибавочная стоимость равна 150 маркам, то норма прибыли равна 10%, т.к. совокупный капитал, вложенный во все отрасли производства, равен 1500 марок; ясно, что при неизменной совокупной прибавочной стоимости она составила бы только 5%, если бы весь капитал, который принимает участие в её распределении, достигал 3000 марок; или 20%, если бы совокупный капитал составлял 750 марок. Итак, в цепочку факторов, влияющих на величину совокупной прибавочной стоимости, входит ещё один фактор, ещё одно определяющее основание, совершенно чуждое закону стоимости.

4. Средняя норма прибыли, должны мы далее полагать, управляет величиной конкретной средней прибыли, получающейся при производстве определённого товара. Это правильно, но опять-таки с тем же ограничением, как и в предыдущих случаях. Сумма средней прибыли есть произведение двух факторов: величины затраченного капитала и средней нормы прибыли. Величина же капитала, затраченного в различных стадиях, в свою очередь определяется снова двумя факторами: именно количеством труда, подлежащего оплате (фактор, который во всяком случае не противоречит закону стоимости), и высотой заработной платы (а этот фактор, как мы только что убедились, оказывается чуждым закону стоимости).

5. И последнее звено логической цепочки. Средняя прибыль, согласно её определению в 4-м звене, должна управлять ценой производства товара. Это правильно, но с той заранее предполагаемой поправкой, что средняя прибыль (наряду с затратами на заработную плату) является одним и только одним из факторов, определяющих цену; в затратах же на заработную плату, как неоднократно указывалось, выступает в качестве определяющего фактора элемент, чуждый марксову закону стоимости.

Подведем итоги. Каков был тот тезис, который Маркс попытался доказать? Он гласил: «Закон стоимости управляет ценами производства», или, другими словами: «Стоимости определяют цены производства в последней инстанции». Или, если мы включим в эту формулу то содержание стоимости и закона стоимости, как их Маркс определил в первом томе, то это утверждение сведётся к следующему: цены производства управляются «в последней инстанции» тем принципом, что количество труда есть единственное обстоятельство, которое лежит в основе меновых соотношений товаров.

Но что показывает проверка отдельных звеньев хода доказательства? Она показывает, что цена производства прежде всего слагается из двух слагаемых. Первое слагаемое, затраты на заработную плату, является результатом двух факторов, из которых один — количество труда — однороден с субстанцией стоимости Маркса, второй же — высота заработной платы — не однороден с ней. Что же касается второго слагаемого, начисляемой суммы средней прибыли, то связь его с законом стоимости сам Маркс смог вообще утверждать только лишь путём насильственного извращения этого закона, считая его действующим там, где вовсе нет никаких меновых соотношений. Но, не считаясь даже с этим, всё же фактор «совокупная стоимость товаров», который Маркс хочет вывести из закона стоимости, при определении последующего звена — совокупной прибавочной стоимости — должен разделить свою роль с «высотой заработной платы», с фактором, уже не однородным с законом стоимости; при определении средней нормы прибыли «совокупная прибавочная стоимость» должна разделить свою роль с совершенно чуждым элементом — величиной общественного капитала; и, наконец, при определении величины суммы прибыли средняя норма прибыли делит свою роль с отчасти чуждым элементом — затратами на заработную плату. Фактор «совокупная стоимость всех товаров», который с весьма проблематичным оправданием связывается с марксовым законом стоимости, действует после троекратного уменьшения своего влияния, и принимает очень незначительное участие в определении средней прибыли и цены производства.

Всё это можно было бы сформулировать ещё и следующим образом: количество труда, которое, согласно марксову закону стоимости, должно было бы целиком и безраздельно управлять меновыми соотношениями товаров, фактически является лишь одним из факторов, одной из причин, одним из определяющих оснований, наряду с другими, способными изменять цену производства. Оно имеет сильное и довольно непосредственное влияние на одно из слагаемых цены производства, состоящее из затрат на заработную плату, и значительно более отдалённое и более слабое влияние на второе слагаемое — среднюю прибыль [086].

Я спрашиваю теперь: подтверждает или опровергает это фактическое положение дел утверждение Маркса о том, что закон стоимости определяет цены производства? Я полагаю, что ответ не вызывает сомнений: закон стоимости претендует на то, что только количество труда определяет меновые соотношения, но факты показывают, что не одно только количество труда или однородные с ним факторы определяют меновые соотношения. Эти оба положения относятся друг к другу как «да» и «нет», как утверждение и отрицание. Кто признаёт второе положение, тот отрицает первое. И если Маркс действительно думал, что он не противоречит ни себе, ни своему первому положению, то он ошибался благодаря грубому недосмотру. Он не замечал, что проявление какого-либо фактора и воздействие единственно только этого фактора — не одно и то же.

Самый простой пример в столь ясном деле будет, пожалуй, самым лучшим. Говорят о действии орудий на броню кораблей, и кто-нибудь выставит положение, что степень разрушительного действия выстрела зависит исключительно от величины порохового заряда. Его прервут и будут доказывать ему на основании действительного опыта, с чем он шаг за шагом сам будет соглашаться, что действие выстрела зависит не только от количества пороха в заряде, но и от сорта пороха, от конструкции, длины и т.п. ствола орудия, затем от формы и твёрдости снаряда, далее — от расстояния и угла наклона, и, наконец, не в меньшей мере от толщины и крепости брони. И после того, как всё это последовательно было им признано, наш человек сказал бы, что он всё же прав в своём первоначальном утверждении, ибо, как выяснилось, указанный им фактор — количество пороха — всё же оказывает определяющее влияние на действие выстрела, что, между прочим, вытекает из того, что при прочих равных условиях сила выстрела увеличивается вместе с силой порохового заряда.

Не иначе поступает и Маркс. Он сначала торжественно заявляет и особо подчёркивает, что в основе меновых соотношений лежит только и единственно количество труда; он весьма резко полемизирует с теми экономистами, которые, кроме количества труда (влияния которого на меновую стоимость любых воспроизводимых благ никто и не отрицает) указывают также ещё и на другие причины изменения стоимости и цены; он строит на исключительной роли количества труда как единственного определяющего основания меновых соотношений на протяжении двух томов самые важные теоретические и практические выводы, строит свою теорию прибавочной стоимости и провозглашает анафему капиталистической общественной организации — и всё это для того, чтобы в третьем томе развить теорию цен производства, которая признаёт наличие ещё и других причин. Но вместо того, чтобы как следует проанализировать их, он торжествующим жестом указывает на те пункты, в которых его идол, количество труда, действительно или согласно его мнению, оказывает своё влияние: на изменение цен, когда изменяется количество труда, на влияние «совокупной прибавочной стоимости» на среднюю норму прибыли и т.п. О причинах иного рода, таких, как влияние величины общественного капитала на норму прибыли, или же изменение цен в зависимости от изменения органического состава капитала или от изменения высоты заработной платы, он в этой связи умалчивает.

И в то же время, в его труде нет недостатка в рассуждениях, в которых он эти влияния признаёт. Влияние высоты заработной платы на цены верно излагается, например, на с. 179 и сл., затем на с. 186, влияние величины совокупного общественного капитала на высоту средней нормы прибыли на с. 145, 184, 191, 197, 203 и др.; влияние органического состава капитала на цены производства на с. 142 и сл. Но в местах, посвящённых торжеству закона стоимости, Маркс безмолвно проскальзывает мимо этих влияний иного рода и односторонне выдвигает роль количества труда в ценообразовании, как будто это единственный фактор, чтобы из никем не оспариваемой предпосылки, что количество труда некоторым образом участвует в установлении цен производства, вывести совершенно неоправданное заключение, что «в последней инстанции» цену производства определяет закон стоимости, который говорит об исключительном господстве труда.

1

Доказательство того, что писатель противоречит сам себе, может явиться необходимым этапом, но никогда не может быть конечной целью действительной и плодотворной критики. Знание того, что в известной системе имеется погрешность, которая может быть мыслима также и как просто случайная или связанная с личностью автора, представляет собой сравнительно низшую степень критического познания. Действительное преодоление прочно построенной системы возможно лишь в том случае, если удастся точно указать тот пункт, в котором ошибка проникла в систему, а также и те пути, по которым она распространилась и разветвилась. Следует как можно лучше понять исходный пункт, развитие и крушение этого заблуждения, высшей точки которого оно достигает, когда автор начинает противоречить сам себе.

Начнём с вопроса, который сразу вводит нас в суть дела: каким путём Маркс пришёл к основному теоретическому положению своего учения, а именно к положению, что всякая стоимость основана единственно и исключительно на овеществлённом количестве труда?

Вне всякого сомнения, это положение не является само собой разумеющейся аксиомой, не нуждающейся в доказательстве. Стоимость и усилие, как я уже однажды обосновал это в другом месте, вовсе не являются столь тесно связанными понятиями, чтобы с первого взгляда можно было понять, что усилие есть основа стоимости [087]. То, что я над какой-нибудь вещью помучился, это одно дело, но что вещь оценивается мучением — это совершенно другое дело. Оба факта не всегда идут рука об руку, и это столь хорошо подтверждается опытом, что в этом не может быть никакого сомнения. На это указывает любое из многочисленных безрезультатных усилий, которые ежедневно, в силу неопытности или ошибочного расчета, приводят к ничего не стоящему результату; не в меньшей мере на это указывает также и любой из бесчисленных случаев, когда небольшое усилие оплачивается большой стоимостью [088, 089].

Поэтому, если утверждается необходимое и закономерное соответствие обеих величин для какой-нибудь области, то нужно и себе, и своим читателям дать отчёт о тех обоснованиях, которые могли бы подкрепить утверждение подобного рода.

В своей системе Маркс также даёт такое обоснование. Но я полагаю, что могу доказать, что избранный им способ обоснования с самого начала является неестественным, и что обоснование, даваемое в системе, явно не то, с помощью которого сам Маркс пришёл к своим выводам, но что оно было придумано после в качестве искусно пригнанной опоры для предвзятого мнения, почерпнутого из совсем других впечатлений, и что, наконец, — и это является решающим, — ход доказательств состоит из большого числа самых явных логических ошибок, которые лишают его всякой силы доказательства.

Приглядимся внимательней.

Основное положение, в которое Маркс предлагает верить своим читателям, заключается в том, что меновая стоимость товаров — так как его анализ направлен только на неё, а не на потребительную стоимость — находит своё основание и меру в количестве труда, овеществлённого в этих товарах.

Но как раз меновые стоимости, соответственно цене товаров, так же, как и количества труда, которые необходимы для их воспроизводства, представляют собой величины, которые вполне могут быть измерены… Казалось бы, Марксу необходимо было для доказательства положения, правильность или неправильность которого должна была обнаружиться из фактов опыта, прежде всего обратиться к опыту, другими словами — предпринять чисто эмпирическое доказательство своего положения. Но этого Маркс не делает. При этом нельзя сказать, чтобы он прошёл мимо этого возможного и, конечно, вполне подходящего источника познания и доказательства. Как показывают рассуждения его третьего тома, ему хорошо известно, как обстоит дело с эмпирическими фактами, известно также, что они против его положения. Он знает, что цены товаров устанавливаются не в отношении овеществлённого в них количества труда, но в соответствии с совокупной величиной издержек производства, включающих в себя ещё и другие элементы. Поэтому от этой самой естественной проверки своего положения он уклонился, и, конечно, не случайно, а с полным сознанием, что на этом пути нельзя будет достигнуть благоприятных результатов.

Но для обоснования подобного рода положений имеется ещё второй такой же вполне естественный вид доказательства, а именно — психологический. Можно было путём соединения индукции и дедукции, весьма употребительного приёма в нашей науке, исследовать те мотивы, которые управляют людьми, с одной стороны, при заключении меновых сделок и при установлении меновых цен, а с другой стороны — мотивы, которые руководят ими при их совместной деятельности в производстве, и из характера этих мотивов можно было бы вывести заключение о типичном способе действий людей; при этом стала бы ясной взаимная связь между ценами, которые постоянно запрашиваются и даются, и количеством труда, необходимым для производства. Этот метод как раз в подобных вопросах применяется часто: на нём основаны, например, объяснения закона спроса и предложения, закона издержек производства, учение о земельной ренте, — и сам Маркс нередко пользовался им, хотя и в грубом виде. Только в обосновании своего основного положения он как раз сходит с этого пути. Хотя, очевидно, что утверждаемую внешную связь между меновыми стоимостями и количествами труда можно было бы понять только после раскрытия промежуточного психологического звена, которое связывает оба эти явления, но Маркс отказывается от прослеживания этой внутренней зависимости; в одном месте он даже замечает, что считает «более глубокий анализ» обеих общественных движущих сил, — спроса и предложения, — который привёл бы как раз к указанной внутренней зависимости, «здесь неуместным» [090]. Хотя это «здесь» относится прежде всего к экскурсу о влиянии спроса и предложения на установление цен, но практически и фактически, поскольку встаёт вопрос о действительно «глубоком» и основательном анализе, это относится ко всей системе Маркса, и в особенности к обоснованию его основного положения.

Маркс не только с наивным невниманием проходит мимо этого второго возможного и естественного метода исследования. Он, скорее, уклоняется от него, вполне сознавая, к какому выводу он приведёт. В третьем томе он фактически признаёт эти действующие в производстве и обмене побуждения под грубым собирательным именем «конкуренция», от «глубокого анализа» которых он как здесь, так и вообще отказывается; там он сознаёт и доказывает, что эти силы в действительности приводят цены не в соответствие с количеством труда, воплощённым в товарах, но, наоборот, они отклоняют цены от этого масштаба и приближают к уровню, который соответствует совместному действию множества факторов. Но «конкуренция» и является тем обстоятельством, которое, по Марксу, приводит к образованию знаменитой средней нормы прибыли и к «превращению» чистых трудовых стоимостей в отклоняющиеся от них и включающие в себя часть средней прибыли «цены производства».

Вместо того, чтобы обосновывать своё положение эмпирически или психологически, исходя из опыта или из действующих мотивов, Маркс предпочитает третий путь доказательства, притом в данном случае довольно странный, а именно — путь чисто логического доказательства, диалектической дедукции из сущности обмена.

Маркс находит ещё у древнего Аристотеля мысль, что «обмен не может быть без равенства, равенство же не может быть без соизмеримости» [091]. Он представляет себе обмен двух товаров в виде равенства, делая отсюда вывод, что в двух обмениваемых и посему приравниваемых вещах должно существовать «нечто общее одинаковой величины», и переходит затем к отысканию того общего, к которому должны быть «сведены» вещи, приравниваемые в качестве меновых стоимостей [092].

Я мог бы попутно заметить, что уже первое предположение, что в обмене двух вещей должно обнаружиться их «равенство», представляется мне не только чрезвычайно не новым, — что, впрочем, не играет большой роли, — но и весьма нереальным, или, выражаясь проще, неверным. Где господствует равенство и полное равновесие, там не может произойти никакой перемены в существующем до сих пор состоянии покоя! И если в случае обмена дело кончается тем, что товары меняют своих владельцев, то это скорее знак того, что имеет место какое-то неравенство или перевес, под влиянием которого и происходит обмен — подобно тому, как между составными частями сближенных друг с другом тел происходят химические соединения. И на самом деле, современная политическая экономия также единодушна в том, что старое схоластически-теологическое воззрение об «эквивалентности» обмениваемых стоимостей несостоятельно. Но я не намерен придавать этому пункту какого-либо более широкого значения и перехожу к критическому исследованию тех логических и методических операций, с помощью которых Маркс выбирает труд как искомое «общее».

Эти операции, как я уже выше упоминал, представляются мне самым уязвимым местом в теории Маркса. Они несут явные следы того, что они придуманы и искусно составлены задним числом, чтобы представить предвзятое мнение в виде естественного результата действительного исследования.

При поисках этого «общего», характеризующего меновую стоимость, Маркс применяет следующий приём. Он рассматривает различные свойства, которыми обладают приравненные в обмене объекты, отделяет по методу исключения все те свойства, которые не выдерживают испытания, пока, наконец, не остаётся только одно свойство. Это свойство — быть продуктом труда — и должно быть искомым общим свойством.

Данный приём несколько странен, хотя сам по себе он не является непригодным. Но странно, когда к убеждению, что как раз данное свойство и является искомым свойством, приходят исключительно путём отрицания других свойств, исходя из того, что все остальные свойства не являются этим искомым, одно же из них должно им быть, — вместо того чтобы намеченное характерное свойство подвергнуть положительной проверке, которая, конечно, и привела бы к одному из двух вышеупомянутых методов, преднамеренно избегаемых Марксом. Но этот метод также может вести к желанной цели, если только его употребляют с необходимой осторожностью, т.е. тщательно следят за тем, чтобы всё сюда относящееся было действительно пропущено через сито логики и чтобы при этом не была допущена ошибка даже по отношению к какому-либо единственному члену, исключаемому путём такого просеивания. А как поступает Маркс?

Он заранее кладет в сито только те обмениваемые вещи, которые обладают как раз тем свойством, которое он хочет в конце концов отсеять в качестве «общего» свойства, а все вещи иного рода он оставляет в стороне. Он поступает подобно человеку, сильно желающему, чтобы из урны был вытащен белый шар, и который предусмотрительно способствует этому результату тем, что кладет в урну только белые шары. А именно — пределы своих поисков субстанции меновой стоимости он заранее ограничивает «товарами», причём это понятие, не определяя его точно, он употребляет в более узком смысле, чем понятие «благо», и, в противоположность дарам природы, ограничивает его продуктами труда. В самом деле: если обмен действительно означает уравнение, которое предполагает наличие чего-то «общего равной величины», то это общее нужно искать, и оно должно быть найдено у всех видов благ, вступающих в обмен — не только у продуктов труда, но и у даров природы, каковы земля, лес на корню, сила воды, залежи угля, рудники, нефтяные прииски, минеральные воды, золотые россыпи и т.п. [093] При поисках общего, лежащего в основе меновой стоимости, исключать блага, обладающие меновой стоимостью и не являющиеся продуктами труда при данных условиях — методологическая ошибка.

Это всё равно, как если бы физик, желая отыскать основу какого-либо общего всем телам свойства, например тяжести, путём просеивания свойств одной отдельной группы тел, например прозрачных тел, стал бы пересматривать все свойства прозрачных тел, и, продемонстрировав на примере всех прочих их свойств, что они не могут быть основой тяжести, в конце концов на этом основании «установил» бы, что прозрачность и должна быть причиной тяжести.

Исключение даров природы (которое Аристотелю, отцу мысли о равенстве в обмене, наверное просто не пришло в голову) недопустимо ещё и по той причине, что некоторые дары природы, такие, как земля, являются объектами имущества, и их меновые стоимости устанавливаются не случайно. Цены даров природы обнаруживают часто самую ясную связь с твёрдыми опорными точками или определяющими условиями. Например, цена участков земли представляет собой кратное поземельной ренты, полученное из уровня обычного для данной страны процента, и это очень хорошо известно, как верно и то, что лес на корню или уголь в шахте различного количества или при различном местоположении имеют (и не только в силу простого случая) различные цены.

Маркс никак не объясняет, почему он заранее исключил из исследования часть благ, имеющих меновую стоимость. Он и здесь, как это он делает часто, обходит в своём рассуждении с диалектической ловкостью щекотливые места, скользя, как угорь. Прежде всего он избегает привлечь внимание читателя к тому, что его понятие «товар» оказывается более ограниченным, чем понятие блага вообще, как чего-либо, что обладает меновой стоимостью. Для дальнейшего ограничения исследования товарами он чрезвычайно искусно подготовливает «естественную» исходную точку в виде, на первый взгляд, совсем невинной общей фразы, поставленной в начале его книги, что «богатство обществ, в которых господствует капиталистический способ производства, представляется в виде огромного скопления товаров». Это положение совершенно ложно, если выражение «товар» понимать в том смысле, какой впоследствии в него вкладывает Маркс, а именно — в смысле продуктов труда. Ибо дары природы, включая и землю, представляют собой весьма значительную часть национального богатства. Но неискушённый читатель легко проходит мимо этой неточности, ещё не зная, что Маркс позже придаёт слову «товар» значительно более узкий смысл.

Но и в дальнейшем понятие товара не устанавливается точно. Напротив, в первых же абзацах первой главы идёт речь то о «вещи», то о «потребительной стоимости», то о «благе» или «товаре», причём между последним и первым не проводится никакого заметного различия. «Полезность данной вещи, — говорится на с. 10, — делает её потребительной стоимостью», «товар обладает потребительной стоимостью» и т.д. На с. 11 мы читаем: «Меновая стоимость представляется как количественное соотношение, в котором потребительные стоимости одного рода обмениваются на потребительные стоимости другого рода». После фразы «рассмотрим дело ближе», Маркс продолжает: «Известный товар (Waare), например 1 квартер пшеницы, в самых различных пропорциях обменивается на другие товары (Artikeln)». И «возьмём далее два товара» и т.д. В этом же самом абзаце даже повторяется ещё раз выражение «вещь», и притом как раз в существенном для проблемы месте, что «в двух различных вещах (приравненных в обмене) существует нечто общее равной величины».

На с. 12 Маркс продолжает поиски «общего», но только для «меновой стоимости товаров», ни одним словом не обращая внимания на то, что он тем самым суживает поле исследования только частью благ, обладающих меновой стоимостью [094]. И тотчас же на следующей странице, с. 13, он опять отбрасывает это ограничение, и вывод, только что полученный для более узкого круга товаров, он применяет к более широкому кругу потребительных стоимостей, или благ. «Потребительная стоимость, или благо, имеет стоимость лишь потому, что в ней овеществлён человеческий труд». Если бы Маркс в решающем месте не ограничил исследования продуктами труда, но искал бы общее и в дарах природы, обладающих меновой стоимостью, то было бы очевидно, что труд не мог быть этим общим. Если бы он добавил это ограничение явно и открыто, его читатели посмеялись бы над этим наивным фокусом, с помощью которого свойство «быть продуктом труда» удачно было извлечено как общее свойство известного круга вещей, после того как из их числа нарочно были исключены все вещи, не являющиеся таковыми, хотя как меновые стоимости они тоже принадлежат к этому кругу.

Но присмотримся далее. Благодаря только что продемонстированному фокусу, а именно искусственному ограничению круга вещей, Маркс достиг того, что труд смог вступить в соперничество с другими свойствами товаров. Но наряду с трудом речь может идти и о других общих свойствах. Каким же образом устраняются эти соперники?

Это совершается с помощью двух дальнейших звеньев рассуждений, из которых каждое состоит всего из нескольких слов, но в этих словах содержится одна из грубейших логических ошибок.

В первом звене Маркс исключает все «геометрические, физические, химические или какие-либо иные природные свойства товаров». Ибо «их телесные свойства подлежат здесь рассмотрению вообще лишь постольку, поскольку от них зависит полезность товаров, т.е. поскольку они делают товары потребительными стоимостями. Очевидно, что меновая стоимость товаров отвлекается от их полезности». «В пределах менового соотношения товаров каждая данная потребительная стоимость играет совершенно ту же роль, как и всякая другая, если только она имеется в надлежащей пропорции» [095].

Да будет мне позволено для иллюстрации этого аргумента воспользоваться теми же самыми словами, которые я 12 лет тому назад написал в своей «Истории и критике теорий процента на капитал» [096]: «Что сказал бы Маркс по поводу следующей аргументации? На одной оперной сцене три знаменитых певца — тенор, бас и баритон — получают каждый жалованья по 20 000 флоринов. Спрашивается, какова та общая причина, благодаря которой они приравнены по своему жалованью? Я отвечаю: должно быть, в вопросе о жалованьи один хороший голос имеет ровно столько же значения, сколько и всякий другой; хороший тенор стоит столько же, сколько и хороший бас или баритон, если только они имеются в надлежащей пропорции. Следовательно, в вопросе о жалованьи “очевидно” не обращают внимания на голос, и, таким образом, хороший голос мы не будет считать причиной высокого жалованья». А что тогда считать его причиной? Ясно, что эта аргументация ложна. Но тогда и умозаключение Маркса, с которого она в точности скопирована, ничем не лучше. Оба умозаключения страдают одним и тем же недостатком: они смешивают отвлечение от одного какого-либо обстоятельства вообще с отвлечением от специальных форм, в которых данное обстоятельство выступает. В нашем примере по вопросу о жаловании является безразличной, очевидно, только та специальная форма, под которой выступает хороший голос, будет ли это тенор, бас или баритон — но вовсе не хороший голос вообще.

Точно так обстоит дело и с меновыми соотношениями товаров: их свойства отвлекаются от специальной формы, в которой может выступать потребительная ценность товаров, т.е. от того, служит ли товар для пропитания, жилища, одежды и т.д., но никак не от потребительной ценности вообще. От этой последней отвлекаться нельзя — об этом Маркс мог заключить уже из того, что существование меновой ценности, если нет ценности потребительной, немыслимо — факт, который несколько раз должен был признать сам Маркс [097]. Но ещё хуже обстоит дело с ближайшим звеном хода доказательств. «Если отвлечься от потребительной стоимости товарных тел, — продолжает дословно Маркс, — то у них остаётся лишь одно свойство, а именно то, что они — продукты труда». Действительно ли только одно свойство? — спрошу я и теперь, как спрашивал 12 лет тому назад. Не остаётся ли у благ, обладающих меновой стоимостью, например, также то общее свойство, что они редки по отношению к потребности в них? Или то, что они являются предметом спроса и предложения? Или то, что они являются объектами собственности? Или что они представляют собой «продукты природы»? Ведь то, что они в одинаковой мере продукты природы как и продукты труда, никто не говорит яснее самого Маркса, когда он в одном месте заявляет: «Товарные тела представляют собой сочетание двух элементов, вещества природы и труда». Или не является ли у меновых стоимостей общим также то свойство, что их производство повлекло за собой издержки для их производителей, — свойство, о котором Маркс вспоминает только в третьем томе.

Почему же, спрошу я теперь, принцип стоимости не может так же хорошо заключаться в одном из этих общих свойств, а не в том свойстве, что товары — продукты труда? Ведь в пользу последнего у Маркса не имеется даже следа положительного обоснования; он обосновывает это исключительно путём отрицания. Но разве это отрицательное обоснование не подходит в той же самой мере ко множеству других, Марксом не замеченных общих свойств?

Более того. На той же самой странице, на которой Маркс отвлекается от влияния потребительной стоимости на меновую стоимость при помощи мотивировки, что одна потребительная стоимость имеет такое же значение, как и любая другая, если только она имеется в надлежащей пропорции, на той же самой странице Маркс говорит о продуктах труда следующее: «Однако и самый продукт труда приобретает у нас совершенно новый вид. В самом деле, раз мы отвлеклись от его потребительной стоимости, мы вместе с тем отвлеклись также от тех его материальных составных частей и форм, которые делают его потребительной стоимостью. Теперь это уже не стол, или дом, или пряжа, или какая-либо другая полезная вещь. Все чувственно воспринимаемые свойства погасли в нём. Равным образом, теперь это уже не продукт работы столяра, или плотника, или прядильщика, или вообще какого-либо иного определённого производительного труда. Вместе с полезным характером продукта труда исчезает и полезный характер представленных в нём работ, исчезают, следовательно, различные конкретные, определённые формы этих работ, последние не различаются более между собой, а сводятся все к равному человеческому труду».

Можно ли сказать ясней и отчётливей, что для менового соотношения не только потребительная стоимость, но и один род труда и один род продуктов труда «имеет такое же значение, как и всякий другой, если только они имеются в надлежащей пропорции»? Но тогда то же самое положение дела, на основании которого Маркс вынес свой приговор об исключении по адресу потребительной стоимости, имеет место и по отношению к труду. Труд и потребительная стоимость имеют количественную и качественную сторону. Подобно тому, как потребительная стоимость, в виде стола, дома или пряжи, представляет собой качественные различия, точно так же качественно различен и труд, как труд столяра, плотника или прядильщика. И подобно тому, как можно количественно сравнивать различного рода работы, и потребительные стоимости различного рода могут быть сравниваемы по «величине потребительной стоимости». Если бы Маркс изменил порядок исследования, то он смог бы путём того же самого умозаключения, при помощи которого он исключал потребительную стоимость, исключить труд, а затем снова посредством того же самого умозаключения, которым он увенчал труд, объявить потребительную стоимость единственно оставшимся, и, следовательно, искомым общим свойством, а стоимость представить как «застывшую потребительную стоимость». Я убеждён, что можно утверждать, и притом с полной серьёзностью, а не в шутку, что в обоих абзацах с. 12, из которых в первом происходит отвлечение от влияния потребительной стоимости, а во втором труд представлен как искомое общее, подлежащие могут взаимно меняться местами без какой бы то ни было перемены во внешней логической правильности. Не изменяя строения фразы, можно подставить в первом абзаце вместо потребительной стоимости труд, а во втором — вместо труда потребительную стоимость.

Такова логика и таков метод, с помощью которых Маркс вводит в свою систему основное положение о труде как о единственной основе стоимости. Я считаю совершенно невероятным, чтобы этот диалектический приём был и для самого Маркса источником его убеждения. Для мыслителя ранга Маркса — а по силе мысли я его считаю первоклассной величиной — если бы дело шло о выработке своего собственного убеждения и об исследовании исключительно со свободной точки зрения фактической связи вещей, — для такого мыслителя было бы совершенно невозможно с самого начала вступить на подобный ложный и неестественный путь. Благодаря простой случайности он не мог бы впасть во все перечисленные мной логические и методические ошибки, и в качестве естественного результата такого хода исследования, а не предвзятого, преднамеренного вывода, он не вывел бы положения о труде как о единственном источнике стоимости.

Я думаю, действительное положение дел было другим. Я не сомневаюсь в том, что Маркс действительно был убеждён в этом своём положении. Но основы его убеждения — не те, которые он изложил в своей системе.

Прежде всего это были влияния авторитета. Великие авторитеты Смит и Рикардо учили тому же самому положению — по крайней мере тогда так думали. Конечно, они его столь же мало обосновывали, как и Маркс, и только постулировали, исходя из известных, общих, расплывчатых впечатлений. Напротив, там, где они правильно смотрели на вещи, и в тех областях, где нельзя было избежать этого подхода, они явным образом вступали в противоречие с этим положением. Для эмпирически развитого народного хозяйства, Смит, точно так же, как это делает и Маркс в своём третьем томе, учил о тяготении стоимостей и цен к уровню издержек, которые включают кроме труда ещё и среднюю прибыль на капитал; Рикардо в знаменитом IV разделе «О стоимости» равным образом со всей ясностью и выразительностью указал, что наряду с непосредственным и посредственным [098] трудом определяющее влияние на стоимость благ оказывают также величина капитала и продолжительность его вложения. А для того, чтобы без явного противоречия иметь возможность предаваться излюбленной философской мечте о труде как об «истинном» источнике стоимости, они вынуждены были удалиться с ним в сказочную страну и в сказочные времена, где нет ни капиталистов, ни землевладельцев. Проверка опытным путём была невозможна, так как для этого отсутствовал опыт, она была невозможна и с помощью научно-психологического анализа, так как они от такого анализа — подобно Марксу — уклонялись: они не обосновывали, они постулировали идиллию трудовой стоимости в качестве «естественного состояния», которое никогда не наступало [099].

Маркс выступил наследником подобных настроений и воззрений, которые благодаря авторитету Смита и Рикардо приобрели огромное, хотя, конечно, и не бесспорное значение. И как ярый социалист, он охотно этому верил. Поэтому неудивительно, что к той идее, которая так великолепно подтверждала его экономическое мировоззрение, он не отнесся с большим скептицизмом по сравнению с Рикардо, которому она должна была в значительной степени встать поперёк дороги. Неудивительно также, что противоречивые высказывания классиков не возбудили в нём критических сомнений относительно тезиса о трудовой стоимости; эти противоречия он объявлял лишь попыткой классиков избавиться обходным путём от нежелательных выводов из неудобной истины. Словом, неудивительно, что он на основе того же самого материала, который привёл классиков к их односторонним, наполовину расплывчатым, наполовину противоречивым и совершенно необоснованным высказываниям, сам уверовал в трудовую теорию стоимости. Для себя самого он не нуждался в его дальнейшем обосновании. Но в интересах системы оно требовало формального обоснования.

Понятно, что в этом отношении он не мог просто опираться на классиков, так как они ничего не объясняли. Но он, как мы знаем, не мог также ни обратиться к опыту, ни дать своей теории хозяйственно-психологическое обоснование, так как эти пути явно привели бы его к положению прямо противоположному тому, что он доказывал. Поэтому он и обратился к логически-диалектической спекуляции, которая так соответствовала его умственному складу. Он знал, что он хочет вывести, и он до тех пор с поразительной ловкостью мастерил и подгонял покорные определения и посылки, пока заранее известный вывод не выступил во внешне приличной форме.

Возможно, что он при этом был так ослеплён своими собственными убеждениями, что совсем упустил из виду логические и методологические нелепости; возможно, что он их замечал, но оправдывал перед самим собой в качестве простых формальных вспомогательных средств, которые должны были помочь ему облечь в подобающее систематическое одеяние ту истину, которая, по его глубочайшему убеждению, в доказательствах не нуждалась. Об этом ни я, ни кто-либо другой в настоящее время судить не можем.

2

В одном пункте несоответствие его тезиса с опытом становится очевидным. В соответствии со своим основным принципом, он учил, что стоимости различных товаров относятся как рабочее время, необходимое для их производства [100]. Но даже поверхностному наблюдателю ясно, что это положение противоречит определённым фактам, что, например, дневной продукт скульптора, столяра-художника, скрипичного мастера, машиностроителя и т.п. имеет стоимость гораздо большую, чем стоимость дневного продукта простого ремесленника или фабричного рабочего, хотя в обоих продуктах «овеществлено» одинаковое количество рабочего времени. Маркс сам начинает рассуждать об этих фактах при помощи мастерского диалектического приёма. Он говорит о них так, будто они не противоречат его основному принципу, но представляют собой лишь частный случай, который, однако, умещается внутри правила и разве что требует некоторого разъяснения. Он именно разъясняет, что под трудом, в соответствии с его теоремой, следует понимать «затрату простой рабочей силы, которой в среднем располагает телесный организм каждого обыкновенного человека, не обладающего никакой специальной подготовкой» — другими словами, «простой средний труд» [101]. «Сложный труд, — продолжает он, — есть возведённый в степень или, скорее, умноженный простой труд, так что меньшее количество сложного труда соответствует большему количеству простого. Опыт показывает, что такое сведение сложного труда к простому совершается постоянно. Товар может быть продуктом самого сложного труда, но его стоимость делает его равным продукту простого труда, и, следовательно, сама представляет лишь определённое количество простого труда. Различные пропорции, в которых различные виды труда сводятся к простому труду как к единице их меры, устанавливаются общественным процессом за спиною производителей и потому кажутся последним установленными обычаем».

Читателю при беглом чтении это утверждение может показаться весьма правдоподобным. Но если присмотреться хладнокровно и трезво, то это впечатление превращается в свою противоположность.

Факт, с которым мы имеем дело, состоит в том, что продукт одного дня или одного часа квалифицированного труда имеет большую стоимость, чем продукт одного дня или одного часа простого труда — например, дневной продукт скульптора по стоимости равен пятидневному продукту камнетёса. Маркс учил, что вещи, приравниваемые друг к другу в процессе обмена, должны содержать «нечто общее одинаковой величины» и этим общим должны быть труд и рабочее время. Труд ли вообще? Так заставляют предполагать первые, общие рассуждения Маркса до с. 13, но это было явно неверно, ибо пять дней труда, конечно, не являются «той же самой величиной», что и один день труда. Поэтому Маркс не упоминает теперь уже просто «труд», но упоминает «простой труд». Общим должно быть, таким образом, содержание одинакового количества труда определённого рода, а именно — «простого труда».

Но это, если взглянуть хладнокровно, ещё менее верно, так как в продукте скульптора вообще не овеществлён никакой «простой труд», не говоря уже о простом труде в таком же количестве, как в пятидневном продукте камнетёса. Трезвая истина такова, что оба продукта овеществляют различные виды труда и в различном количестве, и это, как всякий непредубеждённый читатель должен признать, является полнейшей противоположностью тому положению вещей, которого требует и которое должен утверждать Маркс, а именно, что они являются овеществлением труда одного и того же рода и в одинаковом количестве.

Правда, Маркс говорит: сложный труд «имеет такое же значение» (gilt), как умноженный простой труд, но ведь «иметь значение» это не то же, что «быть». Конечно, люди могут считать в каком-либо отношении равными дневной труд скульптора и пятидневный труд камнетёса, так же, как и приравнивать, например, одну козу к пяти зайцам. Но такое приравнивание не оправдывало бы статистиков, утверждающих с научной серьёзностью, что будто бы в округе, в котором обитают 100 диких коз и 500 зайцев, имеется 1000 зайцев; и столь же мало может быть оправдано серьёзное утверждение теоретика цен или стоимости, что в дневном продукте скульптора будто бы овеществлено пять дней простого труда и что это является реальным основанием для приравнивания в процессе обмена этого продукта к продукту пятидневного труда камнетёса. Немного ниже я попытаюсь показать на примере, непосредственно касающемся проблемы стоимости, что доказать можно всё, что угодно, если позволять себе там, где «быть» становится поперёк дороги, выбраться с помощью «имеет значение» или «пусть означает». Но прежде я должен остановиться ещё на одном пункте.

Именно в цитированном месте Маркс делает попытку оправдать свой манёвр со «сведением» сложного труда к простому, и притом как раз на основе опыта: «опыт показывает, что такое сведение сложного труда к простому совершается постоянно. Товар может быть продуктом самого сложного труда, но его стоимость делает его равным продукту простого труда, и, следовательно, сама представляет лишь определённое количество простого труда».

Согласимся временно с этим утверждением и присмотримся повнимательнее, каким образом и на основании каких факторов должен быть определён масштаб этого преобразования. Здесь мы сталкиваемся с весьма естественным, но и весьма компрометирующим теорию Маркса явлением, а именно, что масштаб преобразования определяется ни чем иным, как меновыми соотношениями. Отношение, в котором сложные виды труда в процессе образования стоимости их продуктов должны быть пересчитаны в простой труд, определяется или поддается определению не a priori [102] и не из какого-либо свойства, внутренне присущего сложным видам труда. Всё решают меновые соотношения. Маркс сам говорит об этом: «Товар может быть продуктом самого сложного труда, но его стоимость делает его равным продукту простого труда», и он указывает на «общественный процесс», благодаря которому «различные пропорции, в которых различные виды труда сводятся к простому труду как к единице их меры, устанавливаются за спиной производителей» и «кажутся установленными обычаем».

Что же означает при этих обстоятельствах указание на «стоимость» и на «общественный процесс» как на факторы, определяющие масштаб сведения одного к другому? Это же явный порочный круг в объяснении! Предметом, требующим объяснения, должны быть меновые соотношения товаров, например, «почему статуэтка, которая стоила одного дня труда скульптора, обменивается на воз щебня, который стоил пяти дней труда камнедробильщиков, а не на большее или меньшее количество щебня, которое стоило десяти или только трёх дней их труда». Как это нам разъясняет Маркс? Меновое соотношение оказывается таким потому, что день труда скульптора должен быть сведён как раз к пяти дням простого труда. А почему он должен быть сведён как раз к пяти дням? Потому, что опыт показывает, что так происходит сведение путём общественного процесса. А что это за общественный процесс? Тот самый, который должен быть объяснён, тот самый, при помощи которого продукт одного дня скульптора приравнивается по стоимости к продукту пяти дней простого труда. Если бы этот продукт постоянно обменивался на продукт только трёх дней простого труда, то Маркс точно так же предложил бы рассматривать масштаб сведения 1:3 как соответствующий опыту и обосновывал бы на нём объяснение, почему статуэтка должна быть обменена как раз на продукт трёх дней труда камнедробильщика, а не на больший и не на меньший продукт. Одним словом, ясно, что таким путём мы ничего не можем узнать о подлинной причине, почему продукты различных видов труда обмениваются друг на друга в том или ином отношении. Они обмениваются так потому, — говорит нам Маркс, хотя и несколько иными словами, — что они так обмениваются.

Замечу ещё мимоходом, что последователи Маркса, может быть, сознавая только что изображённый порочный круг, сделали попытку поставить сведение сложного труда к простому на другую основу. «Это не фикция, а факт, — говорит Грабский [103], — что час сложного труда содержит в себе большее число часов простого труда. Ибо нужно, чтобы быть последовательным, принимать в расчёт также и тот труд, который был затрачен на усвоение искусства (Kunstfertigkeit) и постижение профессии». Я полагаю, что не следует тратить много слов, чтобы обнаружить полную несостоятельность и этого указания. Против того, чтобы к непосредственному труду прибавить соответствующую долю падающего на него труда по обучению, я ничего не могу возразить. Но очевидно, что из этой добавки труда только тогда можно было бы выводить различия между сложным и простым трудом, если бы добавочное количество труда по обучению соответствовало количественным различиям сложного и простого труда. В рассматриваемом нами случае в одном часе труда скульптора действительно заключалось бы пять часов простого труда лишь в том случае, если бы каждому одному часу работы соответствовали четыре часа обучения, или же, считая более крупными единицами, если бы из 50 лет, посвящённых обучению и работе по своему призванию, скульптор должен был бы изучать своё искусство 40 лет, чтобы работать в течение 10 лет. Никто, однако, не станет утверждать, что такое или приблизительно такое соотношение имеет место в действительности. Поэтому от явно несостоятельной гипотезы последователей Маркса я возвращаюсь обратно к учению самого учителя, чтобы ещё на одном примере иллюстрировать характер и значение его заблуждений, в котором, как я полагаю, ложность выводов Маркса наиболее чётко выступает наружу.

С помощью точно такого же рода аргументации можно было бы, собственно говоря, выставить и утверждать то положение, что принцип и масштаб меновой стоимости заключается в вещественном содержании товара, что товары обмениваются в отношении овеществлённого в них количества вещества: 10 кг вещества, заключённых в одной товарной форме, обмениваются всегда на 10 кг вещества в другой товарной форме. Если бы против этого утверждения вполне естественно возразили, что это явно неверно, ибо, например, 10 кг золота обмениваются не на 10, а на 40 000 кг железа или на ещё большее число килограммов угля, то мы возразили бы по примеру Маркса, что при образовании стоимости дело идёт о содержании среднего вещества. Последнее функционирует в качестве единицы меры. Качественные, красивые, ценные вещества «имеют значение (gelten) только как возведённое в степень, или, скорее, помноженное простое вещество, так что меньшее количество особенного вещества равняется большему количеству простого вещества. Опыт показывает, что такое сведение совершается постоянно. Товар может быть сделан из самого изысканного вещества, но его стоимость делает его равным товарам из простого вещества, и, следовательно, сама представляет лишь определённое количество простого вещества». «Общественный процесс», в действительном существовании которого не может быть сомнения, сводит постоянно, например, фунт золота в необработанном виде к 40 000 фунтам железа, а фунт серебра в необработанном виде к 1 500 фунтам железа. Обработка золота, например, обычным золотых дел мастером или рукою великого художника порождает дальнейшие изменения вещества, что опытным путём и подтверждает практика наличием особых масштабов сведения. Если поэтому фунт золота в слитке обменивается на 40 000 фунтов необработанного железа или если золотой бокал работы Бенвенуто Челлини такого же веса обменивается на 4 000 000 фунтов железа, то это является не нарушением, а подтверждением того положения, что товары обмениваются в отношении представленного в них «среднего вещества».

Я полагаю, что непредубеждённый читатель легко узнает в приведённой аргументации оба ингредиента марксова рецепта: подмену понятия «быть» понятием «иметь значение» и порочный круг в доказательстве, который заключается в выведении искомого масштаба преобразования из наблюдаемых меновых соотношений, которые как раз и нуждаются в объяснении.

Так-то Маркс разделался с самым кричащим противоречием своей теории, с фактами: диалектически, бесспорно, чрезвычайно искусно, на самом же деле, естественно, иначе это и быть не могло — самым несостоятельным образом.

Наряду с этим у него имеются ещё и другие, менее бросающиеся в глаза несоответствия фактической действительности, а именно те, источником которых является влияние величины вложения капитала на определение фактической цены благ, несоответствия, которые, как выше было отмечено, подробно рассматривает Рикардо в IV отделе главы «О ценности». По отношению к этим несоответствиям Маркс применяет другую тактику. Некоторое время он совершенно их не замечает. Он игнорирует их на протяжении двух томов. Он абстрагируется от них в порядке предпосылки на протяжении всего первого и второго томов, как будто они не существуют. Во всем дальнейшем изложении своей теории стоимости, равно как и при развёртывании своей теории прибавочной стоимости, он исходит из предположения, частью молчаливо допускаемого, частью ясно высказанного, что товары в действительности обмениваются по своим стоимостям, иначе говоря, в точном отношении овеществлённого в них труда [104].

Это абстрагирование, взятое в виде предположения, связано у него с чрезвычайно искусным диалектическим приёмом. А именно: всегда имеются некоторые фактические отклонения от теоретической нормы, от которых можно и абстрагироваться, это — случайные колебания рыночных цен вокруг их постоянного нормального уровня. В тех случаях, когда он заявляет о своём намерении отвлечься от отклонений цен от стоимостей, Маркс не упускает из виду обратить внимание читателей на эти «случайные обстоятельства», от которых нужно «отвлечься», на «постоянные колебания рыночных цен», которых «повышения и понижения взаимно компенсируются» и которые «сами собой сводятся к средней цене как к своей внутренней норме» [105]. Но что он при этом абстрагируется не просто от случайных колебаний, но также и от «отклонений» прочих, продолжительных, типичных, существование которых образует прямо-таки интегральную часть самой нормы, требующей объяснения, это остаётся скрытым от недостаточно внимательного читателя.

Целью марксовой теории прибавочной стоимости является ни что иное, как выдержанное в его духе объяснение прибыли на капитал. Но прибыль на капитал как раз и коренится в постоянных отклонениях товарных цен на суммы их трудовых издержек. Если поэтому игнорируются эти «отклонения», то тем самым игнорируется как раз то, что и должно быть объяснено. Уже 12 лет тому назад я указал на ту же самую методологическую ошибку у Родбертуса, который в одинаковой мере грешит в этом отношении, как и Маркс [106].

Да будет мне позволено повторить заключительные слова моей тогдашней критики: «Они (сторонники теории эксплуатации) устанавливают закон, согласно которому стоимость всех товаров основывается на воплощённом в них рабочем времени, чтобы вслед за тем все случаи образования стоимостей, которые с этим “законом” не гармонируют (как, например, разница между стоимостями, которая, как прибавочная стоимость, приходится на долю капиталистов) — объявить “противоречащими закону”, “неестественными”, “несправедливыми” и подлежащими уничтожению. Таким образом, они сперва игнорируют исключения, чтобы быть в состоянии объявить закон стоимости всеобщим законом. После того, как они таким образом добились разными ухищрениями доказательства его всеобщности, они опять возвращаются к исключениям, чтобы на них положить клеймо нарушений всеобщего закона. Такого рода доказательство нисколько не лучше доказательства, что “все люди глупы”, которое было бы выведено как “всеобщий закон” при игнорировании существования умных людей, только из-за того, что на свете очень много глупых людей, а затем потребовало бы исключения всех умных, как “противоречащих закону”» [107].

Благодаря своему манёвру отвлечения Маркс устранил из своей системы мешавшую ему действительность «путём предположения» и избежал всякого столкновения с ней. Это было возможно по отношению к остальной, значительно большей части первого тома, всего второго, а также для первой четверти третьего тома. Маркс может здесь придерживаться правильной логики, потому что он заранее путём «предположения» привёл факты в соответствие со своими идеями, и он остаётся верным своим идеям, не вступая в противоречие с фактами. Эти средние части системы, при всей ложности её исходного пункта, благодаря их исключительной внутренней последовательности навсегда обеспечивают за её творцом славу первоклассного мыслителя. Читатели, преодолев бурное начало, в течение изучения средних частей, безукоризненных по своей внутренней последовательности, начинают постигать — что для практического влияния марксовой системы оказалось очень кстати — мир марксовых идей и начинают доверять ходу их развития… И вот Маркс представляет этим укрепившимся в доверии читателям целый ряд разъяснений весьма затруднительного свойства, которые он в конце концов вынужден дать в третьем томе.

Как Маркс ни старается это отсрочить, он всё же должен обратиться к фактам действительной жизни. Он должен в конце концов сознаться перед своими читателями, что товары — и притом постоянно и необходимо — в действительной жизни обмениваются не в отношении овеществлённого в них рабочего времени, но частью выше, частью ниже этого соотношения, в зависимости от того, приходится ли на вложенный капитал меньшая или большая сумма средней прибыли, — короче, что наряду с рабочим временем важнейшим основанием, определяющим меновое соотношение товаров, является также и вложение капитала. Отсюда вытекают для Маркса две трудные задачи. Он должен, во-первых, попытаться оправдаться перед своими читателями в том, что он сначала так долго учил, что труд является единственным определяющим основанием всех меновых соотношений; и, во-вторых, он должен так истолковать факты, не укладывающиеся в его теорию, чтобы его объяснения ей не противоречили.

Само собою разумеется, что в данном случае нельзя было придерживаться правильной, прямой логики. Мы замечаем здесь подобие того, что наблюдалось в первом томе. Там Марксу для обоснования теоремы, которая не могла быть выведена непосредственно из фактов, приходилось избегать фактов и допускать невероятнейшие ошибки. Так обстоит дело и сейчас. Теоремы, которые на протяжении двух томов только одни, а посему и без помехи занимали всё поле, теперь опять встречаются с фактами, которые, естественно, так же мало соответствуют этим теоремам, как и вначале. Гармония системы всё же должна быть сохранена. Но теперь это может быть достигнуто только в ущерб логике. Таким образом, система Маркса представляет нам на первый взгляд странное, но при изложенных обстоятельствах совершенно естественное зрелище. Весьма значительная по объему часть системы представляет собой мастерский образец строгой законченной логики, вполне достойной силы мысли своего автора; однако в ней в двух, и как раз важнейших, местах, к сожалению, включены части, характеризующие невероятную слабость и непоследовательность мысли: первый раз в самом начале, где теория впервые уклоняется от фактов, а во второй раз — после первой четверти третьего тома, где факты опять появляются в поле зрения читателя; речь идёт главным образом о десятой главе третьей книги.

С одной частью её содержания мы уже познакомились и оценили ее; она посвящена разъяснениям Маркса против упрёка в противоречии закона цен производства «закону стоимости» [108]. Остаётся, однако, бросить ещё взгляд на вторую задачу указанной главы: на то теоретическое обоснование, с помощью которого Маркс вводит в свою систему теорию цен производства, находящуюся в соответствии [109] с фактическими меновыми соотношениями. Это рассмотрение приводит нас ещё к одному из самых поучительных, а для марксовой системы и самых характерных пунктов, а именно к вопросу о месте конкуренции в его системе.

3

Как я уже однажды указал выше, «конкуренция» является своего рода собирательным названием для всех побуждений и мотивов, которыми стороны, выступающие на рынке, руководствуются в своих поступках, и которые, таким образом, оказывают влияние на образование цен. Свои мотивы имеет желающий купить, свои мотивы имеют продавец и производитель. От этих мотивов зависит, будет ли продаваться товар по известной цене или нет, будет ли производитель при определённом уровне цен продолжать или даже расширять своё производство, или же прекратит его. В конкуренции покупателей и продавцов все эти побуждения сталкиваются друг с другом, и кто для объяснения ценообразования обращается к конкуренции, в сущности под этим собирательным названием обращается к игре и действию всех мотивов и побуждений, которыми различные стороны руководствуются на рынке. Вообще Маркс всячески старается отвести в своей системе возможно более подчинённое место конкуренции и действующим в ней силам. Он её или совершенно не рассматривает, или по крайней мере старается, где только и как только это возможно, затушевать характер и степень её влияния.

Прежде всего это имеет место уже в выведении им закона трудовой стоимости. Всякий непредубеждённый читатель видит, что то самое влияние, которое вообще оказывает затраченное количество труда на уровень цен (а это влияние, конечно, не столь исключительно, как об этом говорит закон стоимости Маркса) проявляется только посредством игры спроса и предложения или же посредством конкуренции. В отдельных случаях обмена или при монополии могут образоваться такие цены, которые не имеют никакого отношения к овеществлённому рабочему времени. Маркс, естественно, знает об этом. Однако с самого же начала при обосновании своего закона стоимости он об этом не упоминает. Если бы он это сделал, то нельзя было бы отделаться от дальнейшего вопроса и от исследования того, каким образом и посредством каких промежуточных звеньев среди всех тех мотивов и факторов, которые действуют под флагом конкуренции, именно рабочему времени должно достаться единственно решающее влияние на уровень цен. Неизбежный при этом более полный анализ указанных мотивов выдвинул бы на передний план потребительную стоимость товаров, многое показал бы в другом освещении, и вообще обнаружил бы много такого, чему Маркс в своей системе не хотел придавать никакого значения.

Поэтому он молчаливо проскальзывает мимо того пункта, где при обосновании своего закона стоимости он должен был бы изложить промежуточную роль конкуренции. После он о ней вспоминает, но, судя по месту и по характеру этого упоминания, он вспоминает о ней не как о важном звене в теоретической системе, но в беглых случайных замечаниях, отмечая в двух словах факты, — одним словом как нечто, что более или менее понятно само по себе и для чего не требуется утруждать себя более глубоким обоснованием.

Я полагаю, что в наиболее сжатом виде Маркс регистрирует этот факт на с. 156 третьего тома, где он выдвигает следующие три условия обмена товаров по ценам, которые приблизительно соответствуют их «стоимостям», т.е. овеществлённому рабочему времени:

1) чтобы обмен товаров «перестал быть чисто случайным или единичным явлением»,
2) чтобы товары «производились с той и другой стороны в относительных количествах, приблизительно соответствующих взаимной потребности в них, что устанавливается взаимным опытом, получаемым при сбыте, и таким образом с течением времени развивается как результат самого обмена», и
3) «чтобы никакая естественная или искусственная монополия не давала возможности сторонам, совершающим сделку, продавать выше стоимости или не вынуждала уступать ниже её».

Следовательно, в качестве условий для того, чтобы его закон стоимости мог проявить своё действие, Маркс требует оживлённой двусторонней конкуренции, продолжительной настолько, чтобы приспособить производство к обнаружившемуся на опыте сбыту или же к потребностям покупателей. Это место мы должны хорошенько запомнить.

Далее, как раз посредине тех рассуждений, где Маркс весьма подробно и точно говорит о конкуренции, о её двух «сторонах» — спросе и предложении — и их отношении к образованию цен, он категорически отклоняет «более глубокий анализ этих обеих общественных движущих сил», как «не относящийся к делу» [110].

Более того! Чтобы ещё более умалить значение предложения и спроса для теоретической системы и, возможно также, чтобы оправдать своё пренебрежение к этим факторам, Маркс придумал собственную замечательную теорию, которой он касался ещё ранее в случайных замечаниях и которую он развивает на с. 169—170 третьего тома. Он исходит из того, что если один из двух факторов перевешивает второй, например, спрос перевешивает предложение или наоборот, то образуются ненормальные рыночные цены, отклоняющиеся от «рыночной стоимости» — «центра колебаний для этих рыночных цен»; а для того, чтобы товары продавались по этой своей нормальной рыночной стоимости, спрос и предложение должны покрывать друг друга. К этому он присоединяет следующую замечательную аргументацию: «Если предложение и спрос покрывают друг друга, то они перестают действовать… Если две силы, равные по величине, действуют в противоположных направлениях, то они взаимно уничтожаются, и явления, возникающие при этом условии, должны быть объяснены как-нибудь иначе, а не действием этих двух сил. Раз спрос и предложение взаимоуничтожаются, они перестают объяснять что бы то ни было, не воздействуют более на рыночную стоимость и оставляют нас в полном неведении относительно того, почему рыночная стоимость выражается именно в этой сумме денег, а не в какой-либо иной». Согласно Марксу, из отношения спроса и предложения могут быть поэтому объяснены лишь «отклонения от рыночной стоимости», которые вызываются перевесом одной силы над другой, но отнюдь не высота самой рыночной стоимости…

Эта теория Маркса хорошо подходит к его системе. Если уровень цен не может быть объяснён соотношением между спросом и предложением, то совершенно в порядке вещей, что Маркс в своём обосновании не обращается более к этим «несущественным» факторам и без обиняков вводит в свою систему тот фактор, который, по его мнению, один только оказывает реальное влияние на величину стоимости: трудозатраты.

Не менее очевидно, полагаю я, что эта удивительная теория совершенно ложна. Как это часто имеет место у Маркса, её аргументация основывается на простой игре слов.

Совершенно верно, что при продаже товара по его нормальной рыночной стоимости спрос и предложение должны в известном смысле покрывать друг друга, т.е. что при данной цене товаров их действительно требуется столько, сколько и предложено. Но это верно не только при продаже по нормальной рыночной стоимости, но и при любой, и даже отклоняющейся от неё цене. Далее, всякому, а также и Марксу, прекрасно известно, что предложение и спрос представляют собой эластичные величины. Помимо фактического, осуществляющегося в обмене спроса и предложения, всегда имеется также ещё и «отложенные» спрос и предложение — от тех, кто желает иметь те же товары для удовлетворения своих потребностей, но не может или не хочет платить по ценам, установившимся на рынке, а также и те лица, которые равным образом готовы доставить спрашиваемые товары, но лишь по ценам более высоким, чем установившиеся на рынке. Фраза же, что спрос и предложение «покрываются», относится не ко всему спросу и предложению, но только к его части. Наконец, также известно, что задачей механики рынка и является как раз выделение этой осуществляющейся части из совокупного спроса и предложения и что процесс ценообразования является самым существенным средством этого выделения.

Невозможно, чтобы было куплено больше товаров, чем продано. Поэтому с обеих сторон может достигнуть успеха лишь одинаковое число претендентов. Отбор этого равного числа и достигается лишь благодаря тому, что цена автоматически достигает такой высоты, в силу которой лишние на обеих сторонах исключаются; цена одновременно слишком высока для лишних претендентов на покупку и слишком низка для лишнего числа желающих продать. В определении уровня цен принимают участие не только включившиеся в обмен, но также и исключённые соискатели [111], и уже поэтому неправильно из равенства части спроса и предложения заключать о полном исчезновении всякого спроса и предложения вообще.

Но если мы даже предположим, что при ценообразовании речь идёт только о той количественно находящейся в равновесии части спроса и предложения, которая осуществилась в сделках, то совершенно ложным и ненаучным является предположение, что две силы, находящиеся в равновесии, поэтому «перестают действовать». Наоборот, их действием оказывается само достигнутое равновесие, и если речь идёт о том, чтобы объяснить это состояние равновесия со всеми его отличиями, к которым прежде всего относится высота уровня цен, при котором оно установилось, то это равновесие не может быть объяснено, как думает Маркс, «как-нибудь иначе, а не действием обеих сил», — оно только и может быть итогом действия этих двух сил, теперь находящихся в равновесии. Это абстрактное положение, впрочем, лучше всего может быть разъяснено на практическом примере.

Мы запускаем воздушный шар. Всякий знает, что воздушный шар только тогда и только потому поднимается, что он наполнен газом более лёгким, чем воздух. Но он поднимается не безгранично, а только до известной высоты, где он и остаётся парить, если положение дел не изменяют другие влияния, такие, как утечка газа и т.п. Как регулируется и какими факторами определяется эта высота подъёма? Это совершенно ясно и очевидно. Плотность атмосферного воздуха уменьшается с высотой. Шар поднимается только до тех пор, пока плотность окружающего его воздуха больше его собственной плотности, и он перестаёт подниматься, когда его собственная плотность и плотность окружающего его воздуха находятся в равновесии. Воздушный шар будет, следовательно, подниматься тем выше, чем меньше плотность наполняющего его газа и чем выше тот слой воздуха, в котором он встретит равную плотность атмосферного воздуха. При таких обстоятельствах ясно, что объяснение высоты подъёма может быть достигнуто только указанием на взаимные отношения плотности воздушного шара и атмосферного воздуха.

Но как выглядело бы дело с точки зрения круга идей Маркса? При достигнутой высоте подъёма плотность воздушного шара и плотность окружающего воздуха находятся в равновесии. Они «перестают поэтому действовать», «они перестают что-либо объяснять», они «не действуют на высоту подъёма», и если мы поэтому хотим объяснить последнюю, то должны её «объяснить как-нибудь иначе, а не действием обеих сил». Но чем же?

Ещё пример. Если десятичные весы при взвешивании тела показывают 50 кг, как может быть объяснено это положение весов? Если не отношением тяжести взвешиваемого тела и гири, служащей для взвешивания, то чем же? Но при данном положении весов обе силы находятся в равновесии и «перестают действовать», а значит, исходя из их соотношения, ими нельзя ничего объяснить, в том числе и положение весов…

Я думаю, что ошибка достаточно очевидна; не менее очевидно и то, что ошибка подобного рода лежит в основе тех рассуждений, при помощи которых Маркс устраняет влияние предложения и спроса на высоту уровня цен. Впрочем, чтобы не возникло какого-либо недоразумения, заявляю: я далёк от того мнения, что ссылка на формулу спроса и предложения содержит в себе полное и удовлетворительное объяснение высоты уровня цен. Напротив, моё мнение, которое я неоднократно и обстоятельно развивал в другом месте, сводится к тому, что необходимо подвергнуть подробному анализу те элементы, которые лишь в грубых чертах обозначаются этими громкими словами, причём следует точно установить способ и степень их взаимного влияния и таким образом продвинуться вперед к познанию тех элементов, которым и нужно приписать влияние на состояние цен. Но для такого более глубоко идущего объяснения необходимым промежуточным звеном и является это отвергнутое Марксом влияние отношения спроса и предложения на процесс образования цен.

Мы видели уже на различных примерах, что Маркс стремится отодвинуть в своей системе влияние спроса и предложения на задний план. Но теперь, при том замечательном повороте, который проделывает его система после первой четверти третьего тома, перед ним встаёт задача объяснить, почему же длительный уровень цен товаров тяготеет не к количествам овеществлённого труда, но к отклоняющимся от них «ценам производства».

Той силой, которая осуществляет это, он считает конкуренцию. Конкуренция уравнивает первоначально различные нормы прибыли в различных отраслях производства в зависимости от различного органического состава капитала в одну общую среднюю норму прибыли, и всвязи с этим цены, взятые за продолжительный срок, должны тяготеть к ценам производства, приносящим одинаковую среднюю прибыль.

Отметим несколько пунктов, важных для оценки этого объяснения.

Во-первых, ясно, что ссылка на конкуренцию по существу не означает ничего иного, как ссылку на действие спроса и предложения. И в том самом, приведённом нами выше, месте, в котором Маркс наиболее связно изображает процесс выравнивания норм прибыли посредством конкуренции капиталов [112], он также совершенно недвусмысленно допускает, что этот процесс совершается при «таком соотношении между спросом и предложением, что в различных сферах производства создаётся одна и та же средняя прибыль, и благодаря этому стоимости превращаются в цены производства».

Во-вторых, устанавливается, что в этом процессе речь идёт не о простых колебаниях вокруг центра тяготения, соответствующего теории стоимости первых двух томов, т.е. вокруг овеществлённого рабочего времени, но о решительном отходе цен к другому, устойчивому центру тяготения, а именно — к цене производства.

И тотчас же встаёт вопрос за вопросом. Если, по Марксу, отношение между спросом и предложением вообще не может оказывать никакого влияния на устойчивый уровень цен, то как может «конкуренция», которая тождественна с этим отношением, быть той силой, которая передвигает устойчивый уровень цены с уровня «стоимости» к отклоняющемуся от него уровню цены производства?

Не прорывается ли в этом вынужденном и не согласном с теорией обращении к конкуренции, как deus ex machina [113], которая отводит устойчивые цены от соответствующего этой теории центра тяготения, т.е. овеществлённого количества труда, к иному центру тяготения, невольное признание того, что «общественные движущие силы», которые управляют действительной жизнью, не сводятся к рабочему времени? Не является ли просто несовершенным, не соответствующим фактам первоначальный теоретический анализ, считавший исключительно рабочее время основой меновых соотношений?

И далее. Сам Маркс утверждал, — мы это место хорошо запомнили [114], — что товары лишь тогда обмениваются приблизительно по своим стоимостям, когда имеется оживлённая конкуренция; он считал конкуренцию фактором, который имеет тенденцию приближать цены товаров к их «стоимостям». А теперь мы узнаём, что конкуренция является силой, которая, напротив, отклоняет цены товаров от их стоимостей и приводит их к ценам производства.

Возможно ли какое-либо примирение этих высказываний, которые ещё к тому же находятся в одной и той же главе, а именно в десятой главе третьего тома, по всей вероятности обречённой на роковую известность? И если Маркс, может статься, думал найти примирение в том, что одно положение действительно для первобытных обществ, а другое для развитого современного общества, то не должны ли мы ему возразить, что свою теорию трудовой стоимости он вывел в первой главе своего труда не из отношений робинзонады, а из отношений обществ, «в которых господствует капиталистический способ производства» и чье «богатство представляется в виде огромного скопления товаров»? И разве он не утверждает во всем своём произведении, что отношения нашего современного общества мы должны рассматривать и оценивать в свете его трудовой теории? Если же мы зададимся вопросом, где же в современном обществе, согласно его собственным словам, следует искать ту область, где действует его закон стоимости, то наши поиски так ни к чему и не приведут: или отсутствует всякая конкуренция, и тогда товары вообще обмениваются не по их стоимости [115], или же конкуренция проявляет своё действие, и тогда они обмениваются не по своим стоимостям, а по ценам производства [116].

Так одно противоречие нагромождается на другое в этой зловещей десятой главе. Я не хочу увеличивать и без того сильно разросшееся исследование перечислением всех тех ещё менее значительных противоречий и неточностей, которыми заполнена эта глава. Я полагаю, что всякий, кто беспристрастно прочтет её, испытает ощущение, что она не удалась. Вместо самого строгого, выразительного и осторожного изложения, вместо железной логики, к которой мы так привыкли при чтении блестящих частей труда Маркса, здесь мы находим неуверенность и какую-то скачкообразность не только в аргументации, но даже и в употреблении технических терминов. Как поразительна, например, постоянно меняющаяся трактовка спроса и предложения, которые рассматриваются то как эластичные величины с различиями по степени напряжённости (что совершенно правильно), то как простые количественные величины, — следуя наихудшему примеру давно преодолённой «вульгарной экономии»; или как неудовлетворительно и непоследовательно изложение, посвящённое факторам, определяющим рыночную стоимость, когда различные части товаров, выбрасываемых на рынок, производятся при неодинаковых условиях производства.

Причина этого явления кроется не только в том, что эта глава написана стареющим Марксом — в более позднее время написанных частях неоднократно встречается великолепное изложение. Эта неудачная глава, на содержание которой уже в первом томе встречаются тёмные намёки [117], несомненно была уже ранее им задумана. Маркс пишет здесь путано и неопределённо потому, что он не мог писать ясно и определённо, не вступая с собой в противоречие и не опровергая самого себя. Если бы он здесь взял за исходный пункт наблюдаемые в действительной жизни меновые соотношения, и осветил бы их с той же серьёзностью и основательностью, с какой он провёл на протяжении двух томов до крайних логических выводов свою гипотезу о трудовой стоимости, если бы он здесь дал «конкуренции» научное содержание путём тщательного хозяйственно-психологического анализа движущих сил, проявляющих своё действие под этим собирательным названием, если бы он здесь не успокаивался и не останавливался до тех пор, пока не было бы выяснено каждое промежуточное звено и любой вывод не был бы доведён до своего логического завершения (а в таком более глубоком исследовании или разъяснения нуждается почти каждое слово его десятой главы в нынешнем виде), тогда он был бы вынужден шаг за шагом идти к построению совершенно иной по своему содержанию системы.

И в этом, я полагаю, и заключается альфа и омега всех марксовых заблуждений, противоречий и неясностей. Его система не находится ни в какой связи с наблюдаемыми фактами. Ни путём здоровой эмпирики, ни путём основательного хозяйственно-психологического анализа Маркс не вывел из фактов основы своей системы: он строит её на такой непрочной основе, как диалектика. Она организована в одном направлении, факты идут в другом направлении, но столкновение не должно быть очевидным — поэтому приходится облекать вопрос расплывчатостью или изворачиваться диалектическими фокусами. Но, конечно, когда всё это не помогает, приходится противоречить самому себе.

Десятая глава третьего тома приносит настолько плохую жатву, которая только и должна была произрасти из плохого посева.

В лице Вернера Зомбарта Маркс [118] приобрёл недавно столь же горячего, сколь и остроумного апологета, но его апология, впрочем, имеет своеобразный характер, а именно: для того, чтобы иметь возможность защищать учение Маркса, он дал ему сперва новое истолкование.

Зомбарт и сам выдвигает весьма остроумные соображения в пользу того, что закон стоимости Маркса ложен в том случае, если выдвигается притязание, что он соответствует эмпирической действительности. Он говорит о марксовой стоимости [119], что она «не выступает в меновом отношении капиталистически произведённых товаров», что она «вовсе не обозначает точки… к которой тяготеют рыночные цены» и «не играет роли при расчёте годового общественного продукта», и что она вообще «нигде не проявляется» [120]. «Гонимая стоимость» имеет только «одно пристанище — мышление экономиста-теоретика…»

Если дать одним метким словом характеристику марксовой стоимости, она будет такова: «его стоимость представляет собой ненаблюдаемый мысленный факт» [121].

Что должно означать, по Зомбарту, «мысленное существование», мы сейчас увидим. Но прежде мы должны ещё на одно мгновение задержаться на том признании, что марксова стоимость не существует в действительном мире. Любопытно, согласятся ли марксисты с этим признанием? В этом можно справедливо сомневаться, так как сам Зомбарт цитировал одного из представителей марксистского лагеря, который, по поводу мнения К. Шмидта, был против такого толкования. «Закон стоимости не является… законом нашего мышления… закон стоимости, напротив, весьма реален по своей природе, он является естественным законом человеческих действий» [122]. Согласился ли бы с этим признанием сам Маркс, представляется мне большим вопросом: сам Зомбарт с откровенностью, достойной признательности, предлагает читателю целый ряд мест из Маркса, которые затрудняют такое истолкование [123]. Что касается меня, то я считаю это истолкование несовместимым ни с буквой, ни с духом учения Маркса.

Нужно только читать без предубеждения те рассуждения, в которых Маркс развёртывает свою теорию стоимости. Его исследование начинается анализом товара, как об этом прямо говорится на основе «капиталистически организованного общества, богатство которого представляет собой огромное скопление товара» [124, 125]. Чтобы «напасть на след» стоимости, он исходит из менового соотношения товаров [126]. Но из какого — из действительного ли менового соотношения или воображаемого? Если бы он сказал, что из последнего, то ни один читатель не стал бы следовать за столь праздными рассуждениями. И на самом деле он ссылается самым определённым образом, да иначе это и быть не могло, на явления действительного хозяйственного мира. Меновое соотношение двух товаров, говорит он, всегда можно выразить уравнением, например, 1 квартер пшеницы равен N центнерам железа. «Что говорит нам это уравнение? Что в двух различных вещах существует нечто общее равной величины» и что «каждая из них, поскольку она есть меновая стоимость, может быть сведена к этому третьему» и этим третьим, как мы узнаём на следующей же странице, является труд в одинаковом количестве.

Когда в таком тоне заявляют, что в двух вещах, приравненных в обмене, заключено одинаковое количество труда и что эти вещи должны быть сведены к равным количествам труда, то отсюда, конечно, вытекает, что указанные здесь отношения имеют место не просто в мысли, но в действительной жизни. Представьте себе только: вся эта аргументация Маркса была бы совершенно невозможна, если бы он наряду с этим положением для действительных меновых соотношений выдвинул бы учение о том, что принципиально обмениваются продукты неравных количеств труда. Если бы он выдвинул эту мысль, — а в том, что он её не выдвинул, и заключается расхождение с фактами, — то его выводы должны были бы выглядеть совсем иначе. Он должен был бы заявить, что так называемое приравнивание в обмене не является действительным приравниванием, что оно не даёт оснований для заключения о наличии в обмениваемых вещах чего-то «общего одинаковой величины», или же он должен был бы заключить, что этим искомым общим одинаковой величины является не труд, а что-то другое. Но тогда было бы невозможно продолжать делать те выводы, какие он делал.

Точно так же и дальше Маркс во множестве случаев говорит как о факте о том, что в основе меновых соотношений лежит его «стоимость» [127], и притом так, что обмениваются друг на друга продукты одинакового количества труда — «эквиваленты» [128]. Во многих местах, частью цитируемых и самим Зомбартом [129], он придаёт своему закону стоимости характер и силу естественного закона, который в действительной жизни «проявляется подобно закону тяжести, когда дом обрушивается кому-нибудь на голову» [130]. Даже в третьем томе он указывает самым ясным образом на те практические условия (а они сводятся к оживлённой с обеих сторон конкуренции, об этом см. выше), которые необходимы, «чтобы цены, по которым взаимно обмениваются товары, отвечали приблизительно их стоимостям», и при этом разъясняет, что это «означает только то, что их стоимость является центром тяготения, вокруг которого располагаются цены товаров» [131].

Только мимоходом может быть замечено, что Маркс часто цитирует других авторов, утверждавших, что меновая стоимость товаров определяется овеществлённым в них трудом, и что они это положение считали соответствующим действительным меновым соотношениям [132].

Сам Зомбарт отмечает, далее, то доказательство Маркса, в котором тот совершенно определённо заявляет притязание на «эмпирическую» и «историческую» истину для своего закона стоимости [133].

И, наконец, какое бы значение имели эти изображённые нами усилия Маркса доказать, что его закон стоимости, несмотря на теорию цен производства, управляет фактическими меновыми соотношениями, регулируя, с одной стороны, движения цен, а с другой стороны, регулируя самые цены производства, если бы Маркс хотел приписать своему закону стоимости мысленное, а не фактическое значение?

Короче, я полагаю, что Маркс не излагал, да и не мог излагать свою трудовую теорию стоимости в том непритязательном смысле, какой хочет придать ей Зомбарт, если только нить логических выводов, на которых построена его теория, имеет какой-либо разумный смысл. Впрочем, об этом пусть спорит сам Зомбарт с последователями марксова учения. Для тех же, кто, подобно мне, считает теорию стоимости Маркса ошибочной, это совершенно безразлично. Или Маркс утверждал, что его закон стоимости претендует на соответствие с действительностью, и тогда мы подписываемся под разъяснением Зомбарта, что в таком виде он ложен. Или же сам Маркс не приписывал ему какого-либо действительного значения — и тогда, как мне кажется, нельзя вообще установить, в каком же смысле этот закон мог бы иметь какое-либо существенное научное значение.

Зомбарт придерживается другого мнения. Охотно следуя убедительному приглашению этого остроумного учёного, ожидающего наилучших результатов для развития науки от свежей, «радостной», борьбы мнений, я с удовольствием готов дискутировать с ним по этому вопросу. Но во всяком случае я сделаю это с сознанием того, что мне приходится выступать уже не с критикой Маркса на основе её нового понимания, к которой он приглашает меня, но заняться исключительно критикой Зомбарта.

Итак, что должно означать, по Зомбарту, существование стоимости как «мысленного факта»? Оно должно означать, что «понятие стоимости является вспомогательным средством нашего мышления, которым мы пользуемся для того, чтобы понять явления хозяйственной жизни». Определяя точнее, роль представления о стоимости сводится к тому, чтобы «представить товары, качественно различающиеся как потребительные стоимости, в количественной определённости. Ясно, что я этот постулат осуществляю тем, что рассматриваю сыр, шёлк и ваксу для сапог только как продукты абстрактного человеческого труда и только количественно сравниваю друг с другом эти продукты как некоторые количества труда, величина которых определяется заключающимся в них одинаковым третьим, измеряемым в единицах времени» [134].

Пока всё, вплоть до известной зацепки, в порядке. Конечно, для определённых научных целей вполне допустимо абстрагироваться от всякого рода различий, наблюдаемых в том или другом отношении в предметах и рассматривать эти предметы только со стороны одного общего им единственного свойства, общность которого и является основой для сравнения соизмеримости и т.д. Совершенно таким же образом механическая динамика, например, совершенно абстрагируется от различий формы, цвета, плотности и строения движущихся тел и рассматривает их только как массы: толкаемые бильярдные шары, летящие пушечные ядра, бегающие дети, движущиеся железнодорожные поезда, падающие камни, несущиеся мировые тела в мировом пространстве — рассматриваются единственно как движущиеся массы. Не менее допустимым и целесообразным может явиться и представление, что сыр, шёлк, сапожная вакса — это «только продукты абстрактно-человеческого труда».

Зацепка же начинается там, где Зомбарт вместе с Марксом придаёт этому представлению имя: представления стоимости. Это допущение — чтобы исчерпать все возможности — допускает двоякое толкование. Известно, что слово «стоимость» в его обоих нюансах — потребительной стоимости и меновой стоимости — как на научном языке, так и в обыденной речи, служит для обозначения вполне определённых свойств предметов. Указанное наименование может быть дано или с тем притязанием, что единственно принимаемое во внимание свойство вещей — быть продуктом труда — представляется решающим моментом для явлений стоимости в самом обычном научном значении этого слова (следовательно, например, для явлений меновой стоимости), или же это наименование может быть дано как совершенно произвольное наименование.

Если бы было верно второе истолкование, если бы наименование «овеществлённого труда» как «стоимости» не связывалось с тем притязанием, что овеществлённый труд является сущностью меновой стоимости, это была бы вполне безобидная вещь. Перед нами была бы вполне позволительная абстракция, сопряжённая, однако, с непрактичной, нецелесообразной, вводящей в заблуждение терминологией: всё равно как если бы физику вдруг пришло в голову различные тела, рассматриваемые им только как массы, путём отвлечения от формы, цвета строения и т.д., назвать «живыми силами», это наименование, как известно, имеет прочное право гражданства в том смысле, что оно обозначает функцию массы и скорости, следовательно, обозначает нечто отличное от простой массы. Перед нами было бы не научное заблуждение, однако имела бы место (практически, конечно, опасная) неточность в терминологии.

Но в нашем случае дело, очевидно, обстоит не так — ни у Маркса, ни у Зомбарта. И наша зацепка начинает разрастаться.

Мой уважаемый противник наверное со мной согласится, что нельзя для любой научной цели применять любое абстрагирование. Например, очевидно, что недопустимо в основу изучения проблем оптики и акустики ставить представление о различных телах как о «массах», вполне оправданное для определённых проблем динамики. Но и в механической динамике было бы недопустимо применять отвлечение от формы и плотности при выведении, например, законов клина. На этих примерах видно, что в науке «мысли» и «логика» не могут быть оторваны от фактов. И для неё действительно положение «всему есть мера», — «Est modus in rebus, sunt certi denique fines» [135]. И я полагаю, что эти определённые границы могут быть обозначены следующим образом, без опасения вызвать возражения со стороны моего уважаемого противника, что можно абстрагироваться только от тех особенностей, которые не имеют значения для подлежащего исследованию явления.

Применим это соображение к нашему случаю. Учение Маркса самым определённым образом в основу научного исследования и суждения о меновых соотношениях товаров ставит представление о товарах, как «только продуктах». Зомбарта это удовлетворяет, и он даже доходит до того (правда, в несколько неопределённых выражениях, которые я в дальнейшем оставлю в стороне именно ввиду их неопределённости), что рассматривает основы всего «хозяйственного бытия» людей в свете этой абстракции [136].

Что овеществлённый труд в первой или даже во второй трактовке закона стоимости является единственно решающим фактором, этого и сам Зомбарт ни разу не осмеливается утверждать. Он довольствуется утверждением, что при указанном воззрении труд выдвигается как «экономически объективно наиважнейший фактор» [137]. Я вовсе не намерен оспаривать этого утверждения. Но ему не следует придавать того значения, будто бы другие факторы, имеющие значение наряду с трудом, значат столь мало, что ввиду их ничтожности с ними можно не считаться. Для хозяйственного бытия людей, например, весьма важно — похожа ли та страна, в которой они живут, на Рейнскую долину, или Сахару, или Гренландию; также весьма большое значение имеет и то, поддерживается ли человеческий труд накопленным заранее запасом благ, — момент, который целиком не сводится к одному только труду. Для меновых соотношений многих благ, как, например, старых дубов, угольных шахт, земельных участков, труд, конечно, совершенно не является объективно важнейшим обстоятельством; и если последнее и можно утверждать относительно некоторых товаров, то всё же следует отметить, что эту роль наряду с трудом играют также и другие решающие факторы, и в столь значительной степени, что фактические меновые соотношения весьма сильно удаляются от той линии, которая соответствовала бы только овеществлённому труду.

Но если труд является не единственным, а одним из наболее важных факторов, хотя бы и самым важным, как бы первым среди равных, primus inter pares [138], то, согласно вышеизложенному, просто неверно и непозволительно «представление стоимости», относящееся к меновой стоимости, обосновывать исключительно трудом, подобно тому, как неверно и непозволительно поступил бы физик, обосновывая «живую силу» исключительно массой тел и путём абстракции, исключив из своего расчета их скорость.

Меня удивляет, как этого не заметил или не почувствовал Зомбарт, тем более, что формулируя своё мнение, он случайно употребляет выражения, которые, — я позволил бы себе сказать, — находятся в столь явном несоответствии с его собственными посылками, что можно было бы предполагать, что он станет в тупик перед этим очевидным несоответствием. Он исходил из того, что экономически объективно самым важным в товарах является характер товаров как продуктов общественного труда; обосновывает же он это тем, что снабжение людей хозяйственными благами «при неизменных природных условиях» главным образом будто бы зависит от развития общественной производительной силы труда, и из этого он делает тот вывод, что эти факты находят своё «адекватное» экономическое выражение в представлении о стоимости, основанной исключительно на труде. Он повторяет это дважды в несколько изменённом виде на с. 576 и 577, и при этом выражение «адекватный» неизменно повторяется каждый раз.

Я спрашиваю теперь: не очевидно ли, наоборот, что представление о стоимости, основанной исключительно на труде, не адекватно той предпосылке, что среди многих имеющих значение фактов труд является только наиболее значительным; и не ясно ли, что это выходит далеко за рамки этой посылки? Оно было бы только тогда адекватно, если бы в качестве посылки можно было бы выдвинуть утверждение, что труд является единственным имеющим значение фактором. Но этого Зомбарт не утверждает. Его утверждение гласит только, что труд имеет большое значение, что он имеет более важное значение для меновых соотношений и для всего человеческого бытия, чем всякий другой фактор, а в таком случае марксова формула стоимости, согласно которой один только труд значит всё, представляет собой столь же мало адекватное выражение, как и единица для выражения «1 = 1 + 1/2 + 1/4».

Утверждение об «адекватном» представлении стоимости не только фактически неверно, но за ним скрывается, как мне кажется (у Зомбарта, конечно, бессознательно) немного хитрости. Вполне признавая, что марксова стоимость не выдерживает проверки фактами, убежищем для «изгнанной стоимости» Зомбарт объявляет «мышление экономиста-теоретика». Но из этого убежища он неожиданно совершает вылазку в мир фактов, снова предъявляя притязание, что его представление о стоимости будто бы соответствует наиболее важному фактору [139].

Полагаю, что против такого приёма с полным правом можно протестовать. Или речь идёт о том, что стоимость Маркса соответствует фактам, но тогда при таком утверждении следует выдержать огонь на передовой боевой линии, не пытаясь искать защиты позади позиции от полной, строгой проверки фактов и заявлять, что будто бы речь идёт вовсе не об эмпирическом факте, но лишь о конструировании «вспомогательного средства нашего мышления». Или же искать прикрытия за этим защитным валом, отказываясь от строгой проверки: но тогда не предъявлять уже притязаний на какой-либо вид эмпирического значения для марксовой стоимости, на которое она могла бы по справедливости претендовать только в том случае, если бы выдержала ту проверку на фактах, которую заранее отклонили.

Но и в другом отношении, как я полагаю, Зомбарт некритически присоединяется к Марксу. Я имею в виду утверждение, что взгляд на товары как на «только продукты» общественного труда [140] представляет для нашего мышления единственную возможность сопоставлять товары в количественном соотношении, сделать их «соизмеримыми», а благодаря этому вообще «сделать доступными» для нашего мышления феномены хозяйственного мира. Настаивал бы на этом Зомбарт и после критической проверки? Действительно ли, по его мнению, меновые соотношения, доступны нам или только на основе марксова понятия стоимости, или они вовсе недоступны для нашего научного мышления? Зомбарт видит и знает так же хорошо, как и я, что не только продукты труда, но и простые продукты природы в обмене приводятся в количественное соотношение, поэтому они практически соизмеримы — как между собой, так и с продуктами труда. И разве они для нашего мышления соизмеримы не иначе, как на основе признака, которого у них вовсе не имеется, а у продуктов труда хотя он и есть, но с точки зрения величины не годится, так как уже признано, что продукты труда обмениваются не в отношении овеществлённого в них труда? Не должно ли это для беспристрастного теоретика быть скорее совершенно недвусмысленным указанием на то, что, вопреки Марксу, следует ещё только искать этот действительно общий знаменатель, это действительно «общее» в обмене, и что его следует искать в ином направлении, чем это делал Маркс?

Это приводит меня к последнему пункту, которого я хотел бы коснуться, возражая Зомбарту. Противоположность, которая существует между марксовой системой, с одной стороны, и взглядами противостоящих ей теоретических систем, Зомбарт хочет в конечном счёте свести к методологическому спору о принципах. Маркс является будто бы представителем крайнего объективизма, мы же — представители субъективизма. Маркса не интересуют мотивы, определяющие деятельность отдельных хозяйствующих субъектов, но он ищет объективные факторы, «экономические условия», «не зависящие от воли отдельного лица». Он хочет выяснить, «что происходит за спиной отдельного лица силой не зависящих от него отношений». Мы же, напротив, «пытаемся процессы хозяйственной жизни объяснить в последнем счёте, исходя из поведения субъектов», и «сводим закономерность хозяйственной жизни к психологической мотивации» [141].

Это, конечно, очень тонкое и остроумное замечание; вообще в статье Зомбарта их можно найти в большом количестве. Но, как мне кажется, оно не затрагивает главного, несмотря на то, что оно, бесспорно, содержит зерно истины. Это замечание не годится ни для прошлого, для объяснения наблюдавшегося до сих пор отношения критиков к Марксу, а посему не годится и для будущего, с требованием совершенно новой эры для критики Маркса, которая, собственно, ещё должна только начаться, для которой даже «отсутствуют предварительные работы» [142] и при которой прежде всего должны быть разрешены методологические вопросы [143].

Конечно, существует указанное Зомбартом различие в методах исследования. Но «старая» критика Маркса, как я могу судить об этом по своей собственной персоне, вела с ним борьбу не из-за выбора его метода, но ввиду сделанных им ошибок при применении избранного им метода. Я не имею права говорить от лица других критиков Маркса, а потому мне приходится говорить только за себя. По вопросу о методе я лично придерживаюсь того же взгляда, что и тот литератор, который выразился относительно изящной литературы, что он допускает любой жанр кроме скучных книг, «genre ennuveux» [144]. Я допускаю любой метод, но при предположении, что он будет применён таким образом, что в результате будет найдена истина. Я не имею ничего против и объективного метода. Я полагаю, что он также может способствовать приобретению познания в таких областях, которые имеют дело с человеческими действиями. Когда статистика, например, показывает, что самоубийства особенно часты в определённые месяцы, или что в зависимости от урожая число ежегодно совершаемых браков увеличивается или падает, то я убеждён, что большинство из кандидатов в самоубийцы вовсе не задумываются о том, что на дворе июль или ноябрь, точно так же, как мысль об урожае не играет никакой роли в решении лиц, намеревающихся вступить в брак [145]. Открытие подобного рода объективных связей имеет бесспорную познавательную ценность, но я должен при этом указать на некоторые ограничения.

Во-первых, мне кажется ясным, что познание подобных объективных связей без познания субъективных промежуточных звеньев, которые составляют причинную цепь, ещё не означает наивысшей ступени познания, но что полное понимание может быть достигнуто только познанием внешних и внутренних связей. Поэтому выдвинутый Зомбартом вопрос «должно ли объективное направление в экономической науке рассматриваться как исключительное или как дополняющее» [146], как мне кажется, должен быть разрешен таким образом, что это направление может быть оправдано только в качестве «дополняющего».

Во-вторых, я полагаю, — однако об этом я не намерен вступать в спор с инакомыслящими, ибо это является делом убеждения, — что как раз в области хозяйства, где мы преимущественно имеем дело с сознательными, рассчитанными людскими поступками, первый из этих двух источников познания — объективный — в лучшем случае может содействовать достижению познания лишь в очень незначительной части.

В-третьих, — и это относится специально к критикам Маркса, — я должен со всей определённостью требовать, что если и применяется объективный метод, то следует применять его правильно. Если констатируются внешние объективные связи, которые фатально, помимо сознания и воли, или сознательно и по воле действующих управляют их действиями, то они должны тогда констатироваться правильно. Но Маркс этого и не делает. Своё основное положение, а именно, что один только труд управляет меновыми соотношениями, он устанавливает не объективным путём, исходя из внешнего, осязательного объективного мира фактов, а производит его на свет посредством диалектики.

Но это ещё не всё. Маркс не придерживается твёрдо и своего объективизма. Он не смог уклониться от мотивов совершающих действие людей как от действующей силы своей системы. Это у него замечается в особенности тогда, когда он ссылается на «конкуренцию». Можно ли считать чрезмерным требование, что если он уж включает в свою систему субъективные элементы, то он должен включать их без противоречий?

И против этого справедливого требования Маркс опять погрешил. Эти погрешности — опять повторяю — не относятся к выбору метода, они недопустимы при применении любого метода; это и явилось той причиной, почему я боролся и борюсь с теорией Маркса как с теорией ложной: она является, по моему мнению, представителем единственно непозволительного жанра, жанра ложных теорий!

Я держусь и давно уже держался той точки зрения, на которую Зомбарт только ещё хочет направить критику. Ему представляется, что оценку и критику системы Маркса следовало бы вести следующим образом: нужно ли признать объективное направление в экономической науке исключительным или дополняющим? После ответа на этот вопрос следовало бы спросить дальше: может ли метод Маркса дать количественную определённость экономическим явлениям при помощи мыслительного вспомогательного средства — понятия стоимости? Является ли труд правильно выбранным содержанием понятия стоимости? И не является ли уязвимым ход доказательства Маркса, его систематическое построение, его выводы и т.д.?

По первому вопросу я уже давно высказывался в пользу признания «дополнительного» значения за объективным методом. Точно так же для меня стояло и стоит вне всякого сомнения, что, если придерживаться слов Зомбарта, «посредством мыслительного вспомогательного средства», т.е. некоего понятия стоимости, Маркс даёт нам также и «количественное определение хозяйственных фактов». На третий же вопрос — правильно ли избран труд в качестве содержания этого понятия стоимости, я издавна придерживаюсь решительно отрицательного взгляда, а на четвёртый вопрос — является ли спорным ход доказательств Маркса, его выводы и т.д., — я даю столь же решительно положительный ответ.

Каково будет в конце концов общее решение всего мира? По этому вопросу у меня нет никаких сомнений. У системы Маркса есть прошлое и настоящее, но нет никакого будущего. Из всех видов научных систем, я полагаю, вернее всего обречены на исчезновение те, которые, подобно марксовой, построены на пустой диалектической основе. Человеческому духу может только временно, но отнюдь не на долгий срок, импонировать ловкая риторика. Длительное же значение всегда имеют факты, и связь не слов и фраз, но причин и действий. В области естественных наук появление произведения, подобного произведению Маркса, уже в настоящее время невозможно. Среди весьма юных социальных наук оно ещё может пользоваться влиянием, но оно будет утрачивать его — по всей вероятности, очень медленно.

Очень медленно, потому что оно имеет опору не в убеждённых головах своих приверженцев, но в их сердцах, в их желаниях и страстях. Оно ещё долго может питаться за счёт того авторитета, который оно приобрело в их глазах. Во вступлении к этой работе я уже указал, что Марксу как писателю чрезвычайно посчастливилось. Не менее счастливым обстоятельством в его судьбе как писателя явилось и то, что завершение его системы появилось только через 10 лет после его смерти и спустя почти тридцать лет после появления первого тома. Если бы теория и положения третьего тома были выдвинуты перед непредубеждёнными читателями одновременно с первым томом, то я полагаю, что немного нашлось бы читателей, которым логика первого тома не показалась бы несколько сомнительной. Но укоренившаяся в течение 30 лет вера в авторитет Маркса представляет собой в настоящее время такую защиту против критики, что она будет разрушаться ещё долго.

Вместе с системой Маркса, конечно, не будет побежден социализм — ни теоретически, ни практически. Как был социализм до Маркса, так будет он и после него. Для того, что в социализме является движущим началом, — а в нём, несмотря на все преувеличения, есть кое-что движущее вперёд, и об этом свидетельствует не только очевидное оживление экономической теории в результате выступления социалистических теоретиков, но и та знаменитая «капля социального масла», которым в настоящее время повсюду снабжаются мероприятия государственной политики, — для всего того, скажу я, что в социализме способно к движению, его умные руководящие представители, по всей вероятности, не замедлят своевременно поискать опору в более жизнеспособной научной системе. Будущее покажет, насколько при этом идеи, находящиеся ещё в стадии брожения, окажутся переработанными. Возможно, что не всегда дело будет кончаться впустую, но что при этом некоторые ошибки будут окончательно преодолены, а некоторые идеи окончательно войдут в сокровищницу истинного бесспорного знания, не подлежащего более оспариванию со стороны партийных страстей.

Маркс займет прочное место в истории социальных наук, при том же смешении положительных и отрицательных заслуг, как и его прообраз — Гегель. Оба были гениальными мыслителями. Оба, каждый в своей области, приобрели огромное влияние на мысль и чувства целых поколений, почти, можно сказать, — на самый дух времени. Но их своеобразное теоретическое творчество представляло собой в высшей степени искусно задуманный, с бесчисленными этажами мыслей, возведёнными при помощи сказочной силы к комбинированию, удерживаемый при помощи достойной всякого удивления силы мысли, — карточный дом.